Рэд никогда не любил силовых методов. Ну что это за способ – расквасить лицо в ноль, отбить почки, переломать половину костей, залечить, опять расквасить-отбить-переломать… Под таким напором любой сознается во всем, что угодно, и любой признает правоту совершенно любого правительства, пусть даже тебе будут доказывать, что миром правит фиолетовая улитка-переросток. Но это разовое явление, разовое признание. Основанное на боли и пытках всегда вызывает отторжение, а страх – не такой мощный стимулятор, как надежда, не важно на что… На собственную выгоду, на выживание, на благополучие близких. Надежда, этакое неофициальное обещание, заманчивое, но не гарантированное предложение фортуны. Грэджом в нее не верил. Надежда была для него непозволительной роскошью, и он действительно не понимал, почему большинство жителей дистриктов так за нее держатся, добровольно пытают себя, добровольно дают Капитолию в руки ключ к своему повиновению.
Авену перевозили несколько раз, не сразу решив, что с ней делать. Едва заполучив ее в свои сети капитолийские молодчики отделали ее без жалости и сомнений, Рэд видел многочисленные синяки, покрывавшие ее тело. Совсем еще ребенок, как и большинство трибутов, но ребенок с тяжелой судьбой, забитой, поломанной душой. Она шла на игры с неоправданной решимостью, несла с собой внутренний свет, достаточно сильный, чтобы заразить этой мученически-прекрасной энергией повстанцев. И вот она здесь. Зажатая, не испуганная, но обреченная, потухшая. Уж кого Рэд ожидал увидеть в гостевой спальне своего дома… Хотя нет, теперь это полноценная тюрьма. Силовые поля окутывают и дом, и конкретно эту комнату, двойным куполом. На кухне поставлен отдельный шкаф, полный различной химии, ядов и сывороток. Это уже не дом.
Президент навещал пленницу несколько раз. Тихий голос, идеально расставленные интонации, мудрый взгляд – и отвращение в глазах Авены. Не удивительно, он – олицетворение проблем Панема, именно его обвиняют во всем происходящем в стране. Отчасти это так, но, конечно, один человек ничего не решает. Президент давно стал марионеткой власти, марионеткой обстоятельств. Еще не известно, рад он пойманной птичке-трибуту, или огорчен фактом необходимости лишних решений…
- Неро.
- Да, господин президент?
Белая роза в петлице, давно уже привычный запах сегодня кажется гораздо сильнее. Цветок постоянно притягивает взгляд, отвлекает от лица. Специально?
- Эта девочка… Она может стать символом падения  революции, символом провала восстаний, но только если она сама в это поверит. Займись… Сделай из нее наш главный козырь. Козырь Капитолия и твой личный.
Грэджом на секунду закрыл глаза. Делать козырь из человека – это рискованно, долго, сложно, и, главное, очень тяжело для исполнителя. Но последняя фраза Сноу была совсем недвусмысленной, успех этого предприятия может стать главным успехом в его личной карьере.
- Я готов, господин президент.
- Ты знаешь, что с ней делать.

Токсичные сны. В академии вкалывали небольшую дозу яда, чтобы мы знали, как он действует, знали, на что обрекаем своих «подопечных». Неро хорошо помнил это смутное, вязкое состояние, когда тело не слушается, когда мысли плавают в каком-то склизком сиропе, только изредка сталкиваясь друг с другом и связываясь в конкретные слова. Здесь никто уже не поймет, откуда мысль появилась в голове. Здесь уже совершенно все равно, где настоящее, где прошлое и где будущее. Удивительно, но самый лучший метод избавиться от этого морока – выброс адреналина и боль.

Не люблю силовые методы.

Ладонь немного щиплет, удар вышел сильнее, чем хотелось. Девушка мгновенно выныривает из омута своего наркотического сна. Быстро, даже слишком быстро... Значит, размер дозы нужно будет увеличить.
- Что тебе от меня надо? Кто ты такой?
Грэджом глубоко вдохнул, возвращая себе полное спокойствие, и принялся расстегивать рукава рубашки.
- Мне от тебя – совершенно ничего. Это тринадцатому от тебя что-то нужно. Что-то было нужно от тебя распорядителям игр – ты, кстати, преуспела, что-то было нужно от тебя твоим родителям – ты ведь так хотела, чтобы они тобой гордились… Всем от тебя что-то было нужно, так сильно, что они забрали даже саму тебя. Что у тебя теперь вместо имени? Номер? Как там, в тринадцатом, заведено?
Краем глаз Рэд следит за перемещениями девушки, ее реакцией на произнесенные им слова. Ему нужно нащупать основные точки ее сознания, нужно понять, на чем держится ее личность, и поменять этот вектор. Нет смысла возиться с мелкой шелухой. Изменить саму суть человека можно только изнутри, опираясь на простейшие, самые привычные мысли и привычки, и подталкивая его самого завершить начатое ядами и словами. Теперь я твой ментор, пойманная птичка, теперь я буду выбирать, что тебе думать, как тебе действовать, в какой момент плакать и в какой – смеяться. Я буду решать за тебя, пока не буду уверен в том, что ты мыслишь в нужном мне направлении. Так долго, как понадобится.

Отредактировано Gradjome Nero (2014-02-26 11:44:11)

– Почему я здесь?
- А где же тебе еще быть? Тебя нигде не ждут, тебе не к кому идти. Ты отказалась от сотрудничества с одной стороной, вторая сторона просто бросила тебя на поле боя и вряд ли за тобой вернется. В Играх хотя бы забирают победителя и проигравших с арены, - Рэд усмехнулся. Самое странное, что это было правдой. Если даже в Тринадцатом и узнали, что девушка жива, они навряд ли предпримут какие-то попытки ее освобождения в ближайшее время. Им придется немало потрудиться, чтобы найти ее, и уж Грэджом-то постарается, чтобы даже в случае их успеха они не были в ней заинтересованы.
- Если ты думаешь, что я что-то скажу про Тринадцатый, то лучше сразу же убей – я не собираюсь ничего говорить.
- Не переживай. Я не собираюсь пытать тебя, заставлять что-то говорить… Ты бы сказала все, что угодно, чтобы тебя оставили в покое, какое уж тут доверие к словам? Любая песня покажется правдой, если поют то, что ты хочешь услышать. Так что оставляй при себе маленькие секреты революции, если они так тебе дороги. Вполне возможно, что в минуты… досуга ты будешь с теплотой их вспоминать. Если, конечно, тебе так нравится вся эта революция, и ты понимаешь, к чему она ведет.
Рэд сделал несколько шагов по направлению к девушке. Яд действовал, она была слаба, она жалась к стене, будто пытаясь просочиться сквозь нее туда, на свободу. Глупышка, свободы не существует в принципе. Ни у кого. Мы все на коротком поводке, только у кого-то он красивый, а у кого-то – старый, потрепанный, но от того не менее крепкий.
- Чем меня… что от меня хочет Сноу?
- Ты задаешь вопросы, на которые вряд ли сейчас хочешь получить ответы. Они ничего тебе не прояснят, никак не помогут обуздать боль, не покажут выход. Давай поменяем правила игры? Ты не будешь задавать вопросов мне, а я – тебе. По крайней мере сегодня. Вместо этого ты только послушаешь немного и скажешь, что все приняла к сведению, - он сел на край кровати и достал из кармана небольшой пистолет-шприц со светло-зеленой капсулой, - Это не яд, это всего лишь успокоительное. Будешь хорошей девочкой – сможешь отдохнуть, поспать без сновидений, без кошмаров и страхов. Будешь буйствовать и пытаться меня убить… Что ж, у тебя был выбор. По моему, это очень простые и понятные правила.
Она похожа на раненного гордого зверя. Не подойдет, не скажет ничего лишнего, не даст наладить контакта. Но будет кусаться до последнего, пока будут силы, пока будет мифический смысл в борьбе. Бедный ребенок, уже переживший так много… Она ведь чем-то похожа на его сестру, такая же упрямая и верная, такая же идеалистка. Ее не сломать обычными методами, ей не привить жутких картин прошлого, от которого она захочет сбежать, ее сознанию никак не доказать, что в ее несчастьях виновата революция. Но все же она дышит… Все же в ней теплится какая-то надежда. Значит, надежда ее будет на Капитолий, надежда ее будет на сохранение, а не на изменение… Как же сложно видеть в усталой юной девушке врага!..
- Я знаю, ты ищешь лазейку, через которую сможешь улизнуть, предварительно лишив меня жизни. Ты помнишь советы, которые давал тебе перед игрой твой ментор? Сейчас я дам тебе совет такого же уровня – не трать силы. Убить меня сможешь, когда подживут синяки, и, возможно, даже сможешь найти путь отсюда. Но дальше тебе идти будет некуда. Разберись в своих мыслях, найди ответ на вопрос, что ты хочешь, к чему и почему ты стремишься. Теперь, когда все действительно близкие люди оставили тебя, а вокруг умирают сотни незнакомцев, вряд ли понимающих, за что они сражаются. Ты ведь умная девочка, позволь себе передохнуть и принять решение… Я дам тебе собраться с мыслями, - легкая улыбка мелькнула на его лице, ну конечно, собраться с мыслями с таким количеством яда в крови, - а ты просто кивни, если готова послушать сухих, лишенных политической окраски фактов. Там уж решишь сама, как будешь жить, и сама определишь характер нашего общения.
Рэд встал и подошел к затянутому силовым полем окну, обернулся, опираясь на подоконник. Из окна лился неясный, серый свет – даже не определить, какое время дня. Эта комната может лишить ее ощущения пространства и времени, и в этой бесконечной серости легко потерять любые ориентиры, даже жизненные. Он потер ладонью глаза, чувствуя напряжение и духоту, царящую в воздухе… и этот запах, будто президент сам стоит за спиной, недоумевая, почему количество синяков на теле девушки еще не увеличилось, а она еще не поет птицей, как ненавидит все, что связано с Тринадцатым и революцией, под действием ядов и сывороток. Цветок на подоконнике…
Не особо задумываясь над тем, что делает, капитолиец сжал плотный бутон в руке, сминая нежные лепестки. Запах на секунду усилился, а затем ослаб – комок помятых листьев оказался в кармане брюк. Нет уж, господин президент, это мое задание, и я выполню его так, как считаю нужным.

- Думаешь, что они не придут? Ошибаешься. Они уже меня ищут. С чего ты так уверен, что на мне не осталось никаких устройств слежения?
Может быть и так, Авена... Но ведь здесь работают далеко не идиоты, и перед тем, как ты оказалась здесь, тебя внимательно проверили. И да, всегда есть вероятность ошибки, вероятность того, что что-то было упущено, просмотрено. Как раз на этот случай здесь внешнее силовое поле. Легко ли пробиться информации через него? Нет, если сюда и придут, то не раньше, чем кто-то из кротов в Капитолии сдаст твое местоположение. Возможно, что это даже буду я. Если в этом будет необходимость. Но я очень сомневаюсь, что у меня возникнет желание так глупо и бесславно закончить свою карьеру и жизнь, а заодно - и жизни членов моей семьи. Мне еще есть, о ком позаботиться... Кроме тебя.
Рэд кивнул, слушая ее слова о Революции, о главной ее движущей силе. Что-то подобное говорят с экранов телевизоров все, кто имеют отношение к той стороне, к стороне Тринадцатого. Но ты не за Тринадцатый переживаешь, тебе тоже совершенно не нужны кровь и голод, убийства и страх. Тебе нужна надежда на другой, счастливый исход. Тебе нужно знать, за что ты отдала все, что тебе дорого, на что положила собственную жизнь. Как дорого ты ее ценишь?...
Грэджом коротко посмотрел на часы на запястье. Яд действовал точно по расписанию, ровно так, как должен. Боль. Слабость. Холод. Страх. Скоро будет секунда, когда решишь, что умираешь, вершина, в которую отдашь все, что угодно, чтобы жить дальше. Именно в этот момент вживляются в сознание самые простые и невозможные мысли, разум хватается за них, как за единственный путь спасения, хотя физически это совсем не так. Секунда коротка, ее нужно уметь поймать, ее нужно уметь использовать с максимальной пользой, не растрачивая на мелочи. В первый раз яд действует сильнее всего, первая такая секунда может определить весь последующий путь перерождения. Что же сказать ей?
Рэд подошел к лежащей на полу девушке. Что ж, это даже удобнее. Осторожно, не причиняя лишней боли израненному телу, он укладывает ее в более удобную позу, кладет на спину. И начинает говорить - спокойно, размеренно, уверенно. Без казенных интонаций, как с обычным человеком, не пленницей.
- Молодец, все правильно. Просто слушай. С начала революции погибло больше людей, чем за прошлые 5 лет в целом. Я говорю не только о Дистриктах, но и о Капитолии. Здесь живут такие же люди, которым так же есть, что терять. У них тоже есть семьи, друзья, и они тоже боятся. Боятся дети, боятся за детей родители. В Дистриктах знают, чего бояться, знают, с чем бороться. Здесь страх неопределенный, он может прийти внезапно, из-за сменившегося вектора. Сегодня был хлеб - завтра уже нет. Сегодня ты печешь хлеб - завтра хозяин пекарни мертв. Сегодня твоя сестра шьет свадебные платя - завтра солдатскую униформу. И у нее нет никакого выбора.
Он садится на колени у нее головы, осторожно собирает спутанные волосы, в которых еще осталась запекшаяся кровь. Кладет голову Авены себе на колени, осторожно нащупывает пульс на сонной артерии. От ладони еще пахнет розой, это раздражает, это может помешать, вызвать сопротивление, ускорить сердцебиение, нарушить ритм работы яда.
- Закрой глаза и не сопротивляться. Сейчас слабость отступит, но придет боль, страх. Если ты будешь сопротивляться - будет еще больнее, но если удастся расслабиться - будет проще.
Это ложь, но лишь отчасти. Боль не будет слабее, но если ты к ней готов, если знаешь, как ее встретить, ее проще перенести. Рэд чувствует, как ускоряется под его пальцами пульс, минута приближается.
- У Революции должен быть лидер, но после Революции кто-то должен будет встать у руля. Кто-то должен будет найти хлеб для всех оставшихся живых, всех, и проигравшей стороны тоже. Кто-то должен будет обеспечить страну чистой водой и теплом, остановить мародерство, грабежи. Кто-то должен будет вершить суд, решить, что делать с проигравшими и их лидерами. Будет новый террор, новые слезы, ничего не изменится. Кто будет нести эту ответственность? Лидеры? Символы? Ты? - пульс все скорее и скорее, все ближе и ближе, - Доверить это все будет некому. Каждый будет сам за себя, и чтобы выжить в разрухе и страхе нужны будут люди, которым захочешь верить сама. Не важно, кто рядом сейчас, значение имеет то, что будет потом. Когда борьбе придет конец.
Тяжелый, медленный удар. Длительная пауза. Пик. Рэд наклоняется и тихо, почти шепотом говорит ту самую короткую фразу, начало.
- Ты хочешь верить мне.
Еще удар под пальцами. Еще. Сердце девушки медленно начинает восстанавливать привычный ритм, яд начинает терять хватку. Капитолиец осторожно кладет голову девушки на пол, встает, отходит назад, к окну, трет одна об другую похолодевшие ладони. Он знал, что это будет сложно. Люди, занимающиеся этим постоянно, привыкают, делают это механически. От этого и результат слабее. Поэтому сейчас ставку сделали на него, на уверенность и четкость его слов и идей, на его умение вести игру на лезвии страха и надежды.

- Это война не с Капитолием, а с президентом, - Рэд рассмеялся в голос, - Серьезно? Так долго  война с одним только президентом? Это всего лишь один единственный человек, которому многие желают смерти. У Тринадцатого столько связей, неужели никто не смог подобраться достаточно близко для одного единственного выстрела? А то и просто сбросить бомбу на его дом. Да, были бы случайные жертвы, но явно не больше, чем те, которые сейчас мы наблюдаем в дистриктах. Нет, это война не с президентом. Это война за власть, абсолютную, поглощающую все власть. Лидер этого безумия – это просто пешка во власти. Не так важно, что это будет – Сноу, Койл, ты, Сойка, Пит, да хоть кто. На шахматной доске это только беспомощная фигура, король, которого все должны защищать, как что-то очень ценное, но на самом деле его власть мизерна. Вся сила в руках исполнителей. Я могу быть исполнителем… И ты можешь быть исполнителем. Если захочешь. Захочешь принимать решения, захочешь решать судьбы. Самой, лично, своими руками. Хочешь?
Авена поднимается – неуверенно, тяжело. Но это ее вызов, ее сопротивление, ее проверка на реакцию капитолийца. Что будет дальше? Удар, укол яда? Или…
- Ты хочешь решать, кто будет голодать, а кто – есть пирожные? Хочешь решать, кто будет гнить в шахтах, а кто – расслабляться в тени парков? Или ты хочешь, чтобы эту ответственность тянул кто-то другой? Учти только, что тебе когда-нибудь придется восстать против этого человека. Он же тоже будет тираном. Он же тоже будет решать за других, как им жить. Идти против их свободы. Альтернатива? Да, она есть… Знаешь, как она называется? Анархия. Неповиновение. Рок…
Грэджом оглянулся, нашел взглядом свой пиджак. Небрежно брошенная на спинку стула вещь, частица внешней, официальной жизни. Он подошел, вынул из кармана белоснежный платок, взял со столика пластиковую бутылку с водой, легким движением открыл ее.
Девушка подошла к окну, заглянула в него. Пташка, стремящаяся на волю из клетки. Не так важно, что создал эту клетку, на чьей стороне ее владелец. Ей не по душе сам факт того, что она не может вершить даже свою собственную судьбу. Да и какая у нее теперь судьба... Разрушенный дом, мертвые родители, потерянная цель. Сломанная жизнь.
- Я не хочу верить тебе, - голос, отчаянно желающий казаться уверенным.
Рэд сделал пару шагов к девушке, перевернул бутылку, зажав горлышко платком и пропитывая его холодной водой, - Ты набираешься сил, берешь контроль над  ядом, над собственным телом. Тебе все еще плохо, страшно, но это пройдет. И ты знаешь, что это только вопрос времени, - голос капитолийца тихий, доверительный. Он умеет ждать. Подходит совсем близко, встает сзади, также заглядывая в окно.
- Сейчас там ночь. Это искусственный, мертвый свет тысяч фонарей, здесь он заглядывает в каждую щель. Нигде не спрятаться, вездесущий… Только на самых окраинах темно. Там людям нечем платить за электричество.
Грэджом берет за запястье правую руку, приподнимает ее, касается холодным влажным платком самых ярких синяков, порезов. Второй рукой девушка держится за стену – не переоцени свои возможности, маленькая пташка.
- В детстве мать рассказывала мне одну сказку… Если опустить подробности, там говорилось о маленькой желтой птичке, вроде воробья или канарейки. Птичка попала в грозу, выбилась из сил, и спряталась от бури на чердаке полуразрушенного дома. Маленькая желтая птичка посреди разрухи, пыли и страха. Потом буря закончилась, и в наступившей тишине чистой, темной ночи птичка услышала восхищенные вздохи. Оказалось, что от грозы на чердаке прятались двое людей, девушка и юноша. И они увидели то, что не замечала сама птаха… Что ее желтые перышки светятся в темноте… Что этот свет был единственным теплом, которое они видели за долгое время скитаний. Маленький теплый огонек в грозе... - Рэд перевернул ладонь девушки, коснувшись внутренней стороны, линий, - Птичку звали Соллей. Я вспоминал о ней, когда видел тебя на Арене.
Он немного помолчал, продолжая свое нехитрое занятие.

Глупая девочка, что же ты творишь… Кто же задает такие вопросы в таких местах, так громко, так… провокационно?
Резкое движение, платок падает, и еще до того, как он долетает до пола, слышится звук удара. Согнутой в локте левой рукой капитолиец прижал девушку к стене.
- Я предлагал тебе хороший путь, я предлагал тебе спокойный путь. На чьей я стороне? Я на единственно верной стороне выживания, я на единственно верном пути, который прокладывает нам всем Капитолий. Единственный путь, который приведет к спасению масс, а не кучки невесть что о себе возомнивших детей!
Рэд говорит нарочно слишком громко, в голосе слышится звенящее железо. Глупая девочка, ну какие еще ответы могут быть на этот вопрос здесь? Я дал тебе достаточно подсказок, чтобы ты догадалась вести себя тихо и послушно. Я дал тебе время, я дал тебе возможность понимать, какая часть суток там, за окном. Я дал тебе возможность заработать необходимый отдых, кто знает, может быть, я даже нашел бы хороший повод для твоего побега.
- Или яд подействовал на тебя слишком сильно, отбив здравый смысл, или у тебя его просто не было, - сказал он негромко, замахиваясь для нового удара. Еще одна звонкая пощечина. Рэд стер пальцем выступившую соленую слезу.
- У нас был договор, были правила игры. Не понравилось, мало драйва? Что ж, значит, мы их поменяем. Результат будет один, даже время понадобится примерно одинаковое.
Еще удар. Грэджом старается не бить в полную силу, но ТАМ должны поверить, ТАМ должны знать, что он не культивирует неповиновение. Слова ему бы простили, слова так легко меняются, затираются в памяти, вытесняются новыми эмоциями, желаниями и страхами. Но открытое неповиновение, яркие вспышки, тем более после таких располагающих жестов… Ни одному пленнику такое нельзя позволять. Его могут заменить, и тогда пропадет все: и его выгода, его повышение… и ты, маленькая золотая птичка. У тебя не будет шансов, не будет вариантов.
Вколоть?… Добавить еще химии, яды, сыворотки, декокты… Да, возможно, это было бы проще, но все это внизу, под рукой ничего нет. Тебе опять не повезло, малышка, придется действовать через боль, как в доисторические времена. Он грубо разворачивает ее, цепко захватывает левой ладонью оба тонких запястья, за резким движением пряча еще одно, незаметное. Шприц со снотворным. Он все еще под рукой, его действие можно будет списать на потерю сознания – внешне никто не отличит, а проверять никто не будет. Он притупит, но растянет боль, пока она тягучей, терпимой, но ослепляющей волной будет двигаться по венам. Я дам тебе заснуть, девочка, но перед сном тебе придется выслушать то, что я вынужден вбить в твой мозг. На этот раз – грубо. И я не смогу применить к тебе более мягких методов, пока ты не перестанешь вести себя так опрометчиво. Короткий укол в руку, пустой пистолет-шприц падает вниз. Рэд зажимает болевую точку под лопаткой – муки, лишь немного гаснущие под действием успокоительного.
- Ты больше не будешь ненавидеть Капитолий и всех его жителей. Теперь ты одна из них. Все, кто были тебе дороги, мертвы. Твой дом разрушен. Революция захлебнулась – ее лидеры передрались между собой и тихо доживают свои дни, пав жертвой собственного химического оружия. Ты – победитель Голодных Игр, тебе позволено остаться в Капитолии здесь. Ты отреклась от всего своего прошлого, ты забыла даже свое имя. Теперь ты – Соллей. Ты хочешь верить мне.
Дробная, быстрая речь, меняющаяся высота голоса. В Академии их часами заставляли зачитывать главы из книг этой техникой – полугипноз, внушение, фоновое изменение сознания. Это грубый метод, основывающийся на частоте восприятия и отвлеченности сознания на боль. Многие «пациенты» боли не выдерживали и отключались от нее, так что и речь шла в пустоту. Но Рэд позаботился о том, чтобы никакой защитной реакции не сработало, да и действие яда еще не прошло полностью. Она должна вынести, нейронная связь еще не работает в полную силу, затормаживает реакции. Должна поймать хотя бы 40 процентов сказанного, да и последняя часть послания, совсем недавно подкрепленная ядом, должна натолкнуть подсознание на мысль о принятии.
Проклятая работа, пытать несчастных детей… Но он должен справиться с ней, если хочет, чтобы не пытали его родных. Если хочет, чтобы что-то поменялось. Он должен обработать ее сознание тоньше,умудриться незаметно дать ей дополнительные установки, кроме тех, что нужны Капитолию – чтобы эта девочка могла помочь Мире. Боги, как Мира будет недовольна, что он этим сейчас занимается!..
Прости, пташка. Прости, свободолюбивый золотой воробей. Ты сама не понимаешь, какое безумное стечение обстоятельств привело тебя в мои руки, и сама не понимаешь, как много мне нужно решить, чтобы из этой ситуации мы все вышли с наименьшими жертвами. Не сопротивляйся, пожалуйста…
Грэджом наклоняется, чуть ослабляет хватку болевого захвата. Шепчет, едва разжимая губы. Ради всего святого, услышь, пойми…
- Не сопротивляйся, верь мне. Все изменится, но ты должна поверить.
Он вновь развернул Авену, заглядывая ей в лицо. Ну же…
- Ты знаешь, кто ты? – громко, жестко. Так, как нужно Капитолию. Не подведи меня, детка.

- Нет, Соллей. Ты плохо стараешься.
Конечно, это не самый худший из всех вариантов развития событий. Что-то она все-таки приняла, но сопротивление сильное, и со временем только усиливается. В этом нет ничего хорошего, не все сильные мира сего отличаются терпением. Но немного отдохнуть ты можешь, выспаться... А после твоего пробуждения мы проверим, как много ты усвоила.
Рэд немного ослабил хватку и закрыл ладонью глаза девушки, поддерживая ее за плечи второй рукой.
- Поспи. Теперь можно, - негромко, доверительно. Спи, дай немного времени всем нам — и себе, и мне, и команде, которая будет работать с тобой, пока ты спишь. За это время этого короткого, но интенсивного общения, Рэд примерно понял, какой должна быть его стратегия. И начинать нужно с неуверенности, в сомнении в собственных мыслях и словах. Сегодняшние «упражнения» дали неплохую почву. Теперь изменим все вокруг, изменим все так, чтобы ты уже не верила тому, что запомнила. Ничему из того, что было...
Грэджом подхватил на руки ослабевшую девушку, осторожно уложил ее на кровать. Доза снотворного была внушительной, ближайшие 4 часа здесь можно хоть весь Капитолий парадом провести — вряд ли она проснется. А при необходимости можно и увеличить дозу. Отдыхай, маленькая птичка, а мы будем работать. Повинуясь внезапному порыву Рэд погладил ладонью щеку девушки — красный след от ударов, след высохшей слезы... Не бойся, мы тебя подлатаем. Грех портить такую красоту.
Капитолиец отошел от кровати, рухнул на стул, на спинке которого висел его пиджак. Устало потянулся, закрыл глаза... Запустил ладонь в карман пиджака, вынимая телефон.
- Эмберри... Да, это Рэд. Давай-ка собирай всю нашу честную команду и приезжай ко мне. Быстро, сейчас же, и будьте готовы за 4 часа сделать полноценное восстановление внешности с залечиванием следов побоев. Без вопросов, Эмберри, я думал, ты уже научилась их не задавать. Да, молодец. Жду. Будете подъезжать — набери меня, я пропущу, тут силовые поля на каждом шагу...
Эмберри работала с его сестрой и знала, что такое — быстро сделать конфетку из крайне израненного человека. Они быстро учатся этому, когда работают с трибутами. И часто надеются, что победителем будет трибут именно им вверенного дистрикта, а с Арены целым никто не возвращается.
Что ж, теперь им представиться возможность поработать с победительницей. Возможно, последней победительницей последних Игр в истории Панема. Если все пойдет верно, если все получится так, как они задумали с Мирой, если никого из них не убьют раньше времени, если ему удастся создать эту самую победительницу и не разрушить ее разума... Так много «если». Так много ответственности. Так мало сил, сна, времени на принятие решений. Рэд обожал эту игру, игру на грани срыва, игру в выживание целого народа. Он продал ей душу, жизнь, поставил на карту все, даже тех, кого старался уберечь всю жизнь. Ему нужно, чтобы у их жизней был смысл, и смысл этот не сводился к выживанию. За выживание поборется он, а они пусть проживают свое, настоящее, не подмененное Панемом... Но он так устал. Устал...
Пронзительный звук звонка. Они приехали так быстро, или Рэд просто задремал? Большая оплошность, учитывая, что в этой же комнате спит девушка, которая готова убить его при первой же возможности. Надо найти минутку и поспать хоть как-то, иначе можно потерять не только концентрацию, но и жизнь.
- Да. Иду, ждите.
Капитолиец тяжело встал, подошел к двери, повернул в замке примитивный ключ. Меньше техники, надо бы и силовые поля переместить из этой комнаты наружу, чтобы у девушки не было к ним прямого доступа. Да и в его планах в будущем выпустить ее из комнаты, доверить весь дом. Тогда, когда почувствует, что его птичка не захочет воткнуть ему в горло кухонный нож или использовать карниз как копье. А до этого момента не отойдет от нее. Ни на шаг...
Рэд прошел по коридору, спустился вниз, кивнул силовикам... Открыл дверь, пропуская пеструю команду из медиков в белых халатах и косметологов. Для них работы будет мало, но все же она будет... Пока могут спокойно пить чай.
- Привет, Эмб, - он устало, но довольно приветливо улыбнулся. Яркие, бирюзовые волосы девушки стояли дыбом, теперь уже она стала абсолютной жертвой моды. Слава богам, что Элика не была падка на тенденции остальных законодателей тенденций.
- Ты поменял привычки, милый? Теперь после твоих ласок девушкам нужен особый уход?
- Боюсь, что тебе это не доведется проверить, Эмберри. А девочке пришлось несладко. Предупреди свою команду, чтобы за пределы этих стен не вышло ни одного звука. Иначе придется лишить их звуков полностью. И их... И всех, кому они успею что-нибудь сказать. Хорошо? Нам же не нужны лишние проблемы, а я усталый и нервный. Милая.
- Хо-ро-шо, всех предупрежу, все будет су-пер, - легко щебечет девушка, направляясь наверх. До чего же беспечное существо! Два месяца, несколько коротких свиданий, такое же количество ни к чему не обязывающих ночей. А она молодец, не обиделась... Работа есть работа.
Рэд ненадолго задерживается на кухне, вынимает из шкафа несколько капсул, поднимается с ними наверх. Врачи уже работают над девушкой, в воздухе отчетливо пахнет медикаментами.
- Вколите ей что-нибудь дополнительно, нельзя, чтобы она проснулась посреди вашей возни. Со шрамом этим жутким сделайте что-нибудь... И пусть девочки ее отмоют, у нее кровь по всему телу. Где там эти, - Капитолиец обернулся, - так, голубчики! Силовые поля из комнаты убрать, внешнее поле вокруг дома усилить. Здесь потом навести порядок и проветрить, чтобы ничем... Посторонним не пахло. Головами отвечаете.
Капитолийские приказы, капитолийские привычки. Да, у него карт-бланш во всем этом, лишь бы был результат. И результат будет, не волнуйтесь, господин президент. Не факт, что такой, как вы рассчитываете, но будет. И вы будете довольны. Хотя бы в первое время...
Рэд поднял с пола шприц, вложил в него новую капсулу со снотворным. Это не для девочки. Это — для себя, для сохранения собственных сил. Он уселся на уже привычный стул возле стены, прямо здесь, среди сосредоточенной возни медиков и косметологов. Так его будет проще разбудить при необходимости. Пара часов спокойного сна...
Рукава уже закатаны, один короткий укол. Рэд закрывает глаза, спокойно вздыхает, и проваливается в сон без сновидений, без решений проблем, без игры внутри игры, страхов и надежд. Авена сейчас в таком же сне. Пожалуй, это самое прекрасное, что можно получить в этой безумной жизни — возможность хотя бы на пару часов выпасть из реальности и просто отдохнуть.

...Его будит короткое прикосновение. Да спокойней же, детка, я не ядовитый...
- Мы закончили, Рэд. Она, конечно, не супер, но то, что можно было сделать за пару часов, мы сделали.
- Спасибо, Эмби. Отлично... Отлично. Потом сочтемся, иди, отдыхай, и не забудь предупредить их еще раз... Для их же блага.
Он не идет проводить команду. Президент, конечно, знает, что эти люди были здесь, и за каждым из них будет теперь особое внимание. Учитывая безумие текущих дней он не мог гарантировать, что сохранение тайны не обеспечат самым верным и самым быстрым способом. Элика вряд ли простит ему такой шаг, но искать других людей не было времени. Это вынужденные жертвы, и лучше готовиться к худшему.
Команда поработала на славу. Авена спокойно спала, руки лежали на одеяле, от синяков и царапин не осталось следа. На лице не было следов ударов, волосы, чисто вымытые, разбросаны по подушке. Никаких следов крови. Никакого следа страха...
Рэд сел возле кровати, наблюдая за ее сном, посмотрел на часы. В комнате проветрили, было свежо, даже как-то... Естественно. От этого текущая ситуация казалась еще безумнее. Сон уже начал отпускать Авену, капитолиец внимательно смотрел за ее лицом.
- Доброе утро, Соллей. Как ты себя чувствуешь?
За окном, с которого сняли силовое поле, золотился рассвет.

- Чщщ, успокойся, Соллей, погоди, - Рэд встает, поднимает ладони – смотри же, смотри, ничего нет, ничего тебе не угрожает, - да, ты в Капитолии, меня зовут Грэджом Неро, а тебя - Соллей Берд, ты родилась в Дистрикте-3. Ты была выбрана на Жатве, попала на 74-ые Голодные Игры и победила в них. Одновременно началась революция, много людей было убито, в том числе и… - он делает небольшую пазу, опускает глаза, будто подбирая слова, и решает не заканчивать фразы, - Повстанцы выкрали тебя с игр, уже после финала. Взорвали Арену до того, как планолет добрался до тебя. Они заставляли сниматься в роликах, пытались использовать тебя для агитации. Нам удалось забрать тебя, подлечить, ты была вся изранена… Сейчас революция закончена, твоя борьба окончена. Тебе разрешено остаться в Капитолии, здесь, со мной, и я рассказываю тебе это уже в тысячный раз. Ты же помнишь… Помнишь меня. Я был рядом, обрабатывал твои раны, когда тебя только забрали… Помнишь?..
Он медленно подходит к ней, смотрит в глаза, не опуская рук…
- Революционеры вкалывали тебе яды, пытались подавить волю, сделать своей марионеткой… Ты потеряла часть воспоминаний, заработала набор галлюцинаций… Это пройдет со временем, уже стало гораздо лучше, но пока еще ты забываешь… Попробуй вспомнить. Ты справишься, ну же…
Ну же, девочка. Мне нужна твоя реакция, мне нужно понимать, сколько ты запомнила, нужно осознать, как ты это воспринимаешь. Я буду твоей опорой, твоим путем, я выведу тебя – и из этой комнаты, и из Капитолия. Только веди себя хорошо, не сопротивляйся, дай закончить работу и найти время… найти способ. Хотя куда тебя переправлять? Не в Тринадцатый же, где тебе снова разбудят старые воспоминания, где ты опять будет страдать, где будешь марионеткой, послушно играющей свою роль в роликах Тринадцатого. А вот Тринадцатый ты не забудешь… Я постараюсь, чтобы ты помнила его, но только как плохое воспоминание. Спрячем это за заботой, не будем вспоминать, будем стараться говорить о чем-нибудь другом. Когда-нибудь ты захочешь услышать от меня всю правду, какой бы она не была, какой бы я тебе ее не представил. Теперь здесь – свет и покой, а там – смерть и разрушение. Главное, чтобы ты усвоила это. Главное, чтобы ты не верила в революцию.
- Хочешь есть? Или воды? Вчера вечером тебе стало плохо, я отнес тебя сюда, помнишь?.. Ты заставила меня поволноваться, птичка…
Рэд медленно опустил руки. Посвежевшая, отдохнувшая, но все такая же запутанная, в глазах все те же эмоции загнанного зверя.  На Арене ты была другой. Испуганной, но решительной, целеустремленной, уверенной в своем решении. А теперь ты не уверена ни в чем, и да, я уже немало сделал для этого.
Капитолиец остановился перед девушкой, в паре шагов от нее. Обернулся на окно, все еще подернутое силовым полем. Придурки, я же велел убрать их из дома, неужели это было так сложно? Не сложнее, чем подпись на ваших приговорах.
- Поля для защиты. Мы опасаемся, что остатки повстанцев могут попытаться вновь захватить тебя, вновь использовать тебя для разжигания войны. Их мало, но мы же должны быть уверены в спокойствии нашей Победительницы… Я должен быть уверен. Если хочешь – мы выйдем отсюда. Если ты достаточно пришла в себя, конечно, и действительно хочешь выходить отсюда… Ты помнишь, что за пределами этой комнаты?

Отредактировано Grajome Nero (2014-03-06 16:06:09)

– Это нормально, что ты мало помнишь. Твои мысли так запутаны, не удивительно, что тебе сложно распознать правду и ложь, реальность и сон... Нужно только время и опыт, собственный опыт. И да, я стараюсь сделать так, чтобы этот опыт не привел к сумасшествию, чтобы разыскивая ответы ты не заблудилась в лабиринтах слов и идей.
В правду всегда сложно поверить, ложь всегда можно почувствовать, но полуправда ставит в тупик, заставляет сомневаться. Рэд знал это, как никто другой, знал, что лучшие маски строятся на реальных качествах, знал, что жить другой, не предназначенной тебе изначально судьбой можно только вплетая в нее реальные, близкие, правдивые факты. Для лжи нужен каркас, скелет. Ложь длинной в целую жизнь неизменно становится не только каркасом, но и клеткой. Клеткой, в которую запираешь себя сам, в которой привыкаешь жить, которой заменяешь весь окружающий мир.
Грэджом следил за поведением девушки, следил за ее словами, следил за тем, что она принимает, а что отвергает. Грани ее клетки формировались на правде, на тех фактах, которые она категорически не желала забыть. Пусть, он не будет пытаться переломить этих фактов. Пусть они живут, опутанные бесконечным числом домыслов и страхов, пусть она сама спрячет их под своими сомнениями и страхами. Пусть... Хотя это и сложно.
– Я могу открыть дверь и выйти?
Рэд указал ладонью на дверь. Хорошо, что он не стал запирать ее, это большая удача, что она не увидит никаких видимых препятствий. Он вышел сразу за девушкой, жестом и весьма красноречивым выражением лица указал миротворцам не мешать передвижениям девушки и спустился вместе с ней на первый этаж.
– Да, сюда, - он зашел следом, притворил за собой дверь кухни. Здесь у нее было гораздо больше возможностей для убийства — в руках трибутов даже пузатый старый чайник мог стать оружием. Но ему нельзя выказывать опасений, он должен навязать ей мысль о взаимном абсолютном доверии, как бы это ни было на самом деле. Он сел за стол, взял в руку ложку, забытую на нем с прошлого вечера, и принялся крутить ее в пальцах.
– У тебя прекрасный дом. Точнее, та часть, которую я видела. Скажи мне, кто такая Авена?
Короткий взгляд. Нет, она помнит, она зацепилась за имя и хранит всю историю, бережет в нем свой подвиг и принципы. Что же, я расскажу тебе, в чем твой подвиг, но хочешь ли ты этого...
– Можешь осмотреть остальной, если не будешь делать глупостей. Я не хочу ходить за тобой, как надсмотрщик, но кто знает, какая дурная мысль придет тебе в голову... А Авена... Пташка, ну вот об этом я и говорил, - он встал со стула, увидев, что она порезалась, и отпрянул, когда мимо резко, едва ли не со свистом пронесся кухонный нож. Доска покачнулась, упала на пол, трещина прошла вдоль волокон дерева. Нож и две половинки расколотой доски застыли в тишине, которую прорезал голос девушки — ничуть не хуже, чем за секунду до этого сталь расколола дерево.
– Кто-то еще из победителей жив? Или чем я такая особенная, что раз мне разрешили остаться в Капитолии?
Рэд устало потер глаза. Трибут есть трибут, и даже если ты веришь, что попавшая на Арену юная девушка, влюбленная по уши в мальчишку из другого дистрикта, сможет сохранить там свою легкость и жизнерадостность, то ты полный идиот. Они там сталкивались совсем с другой смертью, чем та, к которой привыкли служащие Капитолия. Да, масштабы несравнимы, и одна его, Рэда, подпись, может унести в десять раз больше жизней, чем жизнь 23 других трибутов. И да, он тоже осознает, что убивает, и перед ним тоже иногда проходят образы убитых по его приказу людей. Но он никогда не смотрел в глаза своей жертве. Никогда не нажимал на курок, и не намеревался делать это дальше. Как можно ждать от девушки, попавшей на Арену в таком юном возрасте, какой-то другой реакции? Она жаждет его смерти, и это не удивляет. Капитолиец убрал руку от лица, устало посмотрел на девушку.
- Хочешь ответ? Хорошо. Авена Бейкер — это ты. Авена Бейкер стала убийцей, одной из тех, кто выжил на Арене. Ты же не тешишь себя иллюзиями? Каждый, кто сохраняет там жизнь дольше других, уже убийца. Но это только половина беды. Авена Бейкер стала агитировать людей идти на смерть, и сама бежала к ней в первых рядах. Авена утверждала, что борется за светлое будущее, но в результате только обрекала на гибель сотни людей, увлекая их на бойню, отдавая их на растерзание обученным, прекрасно вооруженным миротворцам. Живы ли другие трибуты? Да, некоторые смогли выжить после взрыва Арены, и, как и ты, снимались в роликах. Живы ли они сейчас - я не знаю. Я не знаю, а что поменяли из сознание, не знаю, что это за дети вели на смерть мирных жителей дистриктов, сохранили ли им жизнь лидеры этой кровавой революции после того, как они перестали быть им нужны. Я знаю, что они выпустили Игры из Арены в Панем, и столько жизней было унесено борьбой, раньше запрятанной под куполом. И это пламя до сих пор тлеет, оно не потухло, оно готово вновь и вновь уносить жизни. Жизнь всего человечества под угрозой. И это сделала вместе со своими друзьями Авена Бейкер, девочка, которая объявила всему миру, что идет на Игры чтобы спасать, а не убивать. Довольна?
Рэд наклонился, подобрал лежащий на полу нож — будь что будет, теперь он играет по крупному, ставит на все.
- Я видел тебя израненной, больной. Видел тебя потерявшей всякую надежду, видел тебя марионеткой в чужих руках. И видел, как ты устала. Я спрятал правду к глубине твоего сердца, попытался дать тебе историю, в которой ты не чувствовала бы себя виноватой и обязанной. В которой ты выполнила бы свое обещание, и стала бы спасать, а не убивать. Сохранила бы жизни тысячам людей. В которых ты была бы золотой птичкой Соллей, маленькой, отважной, внезапной надеждой, которую мало кто здесь заслуживает, но в которой живет сострадание. Я ошибся в тебе? Ты здесь — потому что в тебя верят, пташка. Потому что твоя жизнь — это надежда на жизнь тем, кто выжил после волны революции. Надежда на то, что у них есть шанс в мясорубке, которую постоянно раскручивает восстание.
Капитолиец с внезапной для самого себя решительностью протянул нож девушке.
- Убей меня прямо сейчас. Ты же ненавидишь меня, а я устал. Я — капитолиец, я родился и живу в городе, пирующем на костях детей. Я обещал спасти твой разум от вины, но что я могу, если ты вышла убивать, и, видимо, создана для того, чтобы убивать. Отомсти мне, а потом выйди на улицу и убей еще пару-тройку ребят.. хотя, о чем я говорю... Ты трибут, победительница, ты успеешь убить больше людей, тебя же питает твоя ненависть. Давай, сделай это, если я ошибаюсь. Если твое имя - действительно имя убийцы, осознающей, что она делает, имя трибута, смотрящего в глаза смерти тысячам людей, взрослых и детей. Если ты — не надежда. Не золотая сказочная птица, которую страшно отпустить из клетки, потому что она жаждет превратиться в коршуна... или стервятника.

Рэд вдохнул, приготовившись к боли. Удар наверняка будет, возможно, что даже смертельный. Но, в любом случае, для общего дела его речь пойдет на пользу.
Варианта могло быть всего три.
Первый, самый плохой - она убивает его прямо сейчас. Конечно, она не сможет выйти на улицу, не сможет добраться до простых жителей, ее перехватят. Его самого быстро заменят, девушку накачают ядом, а сам факт убийства Рэда станет стартовой точкой в доказательстве его правоты. Ее убедят, что Рэд говорил правду, что она - причина смертей и ужасов. И что остановить это все она сможет только став золотой птичкой, несущей мир.
Вариант средней поганости - девушка ранит Грэджома, но он успевает выхватить из кармана шприц с ядом и ввести его. Пока она будет в ядовитом бреду, его подлатают, и он сможет доказать ее опасность для самой себя. Объяснить и доказать необходимость спрятаться за другую личину, забыть прошлую жизнь, как страшный сон.
В третий, оптимистичный вариант, Рэл верил с трудом. Если она сама откажется от возможности убийства капитолийца и побега... Если она сама отдастся в его руки, поддастся изменению сознания. Сама откажется от прошлой себя. Это будет большой удачей и искренним прорывом, тогда ему нужно будет только поддерживать результат нужными разговорами и нужными дозами декоктов... А сама Пташка сможет жить спокойно. Может быть, даже сможет гулять по улицам Капитолия, общаться с горожанами, нести позитивный пример. Идеальный выигрыш без вреда для здоровья. Слишком идеальный, чтобы позволить себе на него надеяться...

Отредактировано Grajome Nero (2014-03-10 04:05:07)

Рэд спокойно молчал все это время, молчал и следил. Слушал, как борются в ней мнимые и настоящие воспоминания, как она делает выбор, как пытается понять, что же собой представляет сейчас, куда ей идти и к чему стремиться. Совсем не так  гладко, как хотелось бы, совсем не то, что он ждет – что же, черт возьми, происходит в этой очаровательной голове? Она нарушает все шаблоны, противоречит ожидаемым реакциям… Запихать в глотку авторам все эти учебники по психологии, все эти исследования, все эти «доподлинно известно». Ничего не может быть известно, если душа у человека сломлена, а сам он не знает, куда приткнуть свою неуемную энергию. Ничего не может быть известно, если девушка вместо первой любви, надежды, мечтаний, получает единственный приказ – убивай и выживай.
Ну же, ну... Да, молодец.
На шее Грэя пульсирует жилка, холодный металл вызывает странное оцепенение. Мозг не боится, хотя и знает, что смерть близко. Мозг удовлетворен – хоть что-то идет по сценарию, хоть что-то срабатывает так, как должно. Значит, она и вправду теперь заточена под убийство. Значит, она и вправду не сможет остановиться. Значит, ее ненависть к Капитолию – самая яркая из движущих ей сил, и на этом уже будет строиться ее дальнейшее общение со специалистами. Без него. Потому что он сейчас умрет, ему легким движением вскроют горло. Вроде бы это – быстрая, безболезненная смерть. Пожалуй, он мог бы порадоваться, человеку на его месте рано или поздно грозит смерть от яда, от предательства, а тут он видит лицо своей смерти. И оно не страшное. Оно вполне себе милое, хотя и несет на себе печать фатализма и отчаяния.
-- И знаешь ,что я сейчас сделаю? Нет, ты не знаешь. Ты даже не догадываешься, - о да, он не догадывался, он даже представить себе не мог. Опять, черт возьми! Нож входит в плоть, кровь выступает моментально, неожиданно темным, благородного, глубокого цвета пятном.  Авена хватает его за руку – судорожное движение боли, и на секунду их глаза встречаются. Рэда пронзает этим ощущением болезненного торжества. Так вот, что видят трибуты перед смертью от руки другого трибута, боль и ликование. Они – живые мертвецы, они все в секунду жатвы переходят за черту смерти, и только одному, самому удачливому удается выскользнуть назад, в мир живых. Как Рэд оказался прав, Арена вышла на свободу, теперь она везде, теперь в этом своем пограничном, полуживом состоянии она живет вечно. Она победила еще одного трибута. На этот раз – себя. И она испугала его этим, испугала и выбила их колеи.
Капитолиец выругался, схватил руки девушки, опуская ее на пол. Главное, чтобы она не выдернула ножа, тогда шансов вытащить ее в этот мир останется ничтожно мало. Рэд дернул на себя дверь кухни.
-- Бегом за помощью, звоните, а потом сразу, своими ногами в больницу. Здесь близко. Колотая рана брюшной полости, бегом, черт возьми, бегом! – он хватает кухонное полотенце, оборачивает им рану, прижимая ее края.
-- Ты думаешь, что ты себя на тот свет отправила? Что это игра, в которой ты победила? Если ты не выкарабкаешься, на тот свет отправятся многие. Среди них одна милая девушка-стилист, пожилая женщина, которая только на старости лет начала хотя бы есть досыта, и… Лучше бы ты убила только меня, честно говорю, - сообщил он ей доверительно. Это не просто провал, не просто поражение в одном из раундов. Точно такой же нож теперь грозит и его сестре, и матери. А о том, какие ножи и в каких местах появятся у него лично, он предпочел не думать.
-- Не теряй сознания, слушай меня, слушай! Тебе нужно выкарабкаться. Не ради Капитолия, не ради революции, не ради мести или ненависти – это все мелочи по сравнению с твоей жизнью. Ты нужна в первую очередь самой себе, ты не можешь умереть, так и не разобравшись, кто ты. Трибут – не клеймо. Трибут – это работа, такая же, как моя, или этих молодчиков, чьи сапоги громыхают сейчас на пути в больницу, или шахтеров в Двенадцатом, или рыбаков в Четвертом. Главное – то, что у тебя внутри. То, что ты хранишь в самой глубине сознания, то, что ты прячешь от всего мира… Слушай меня, смотри на меня, не закрывай глаза! – рукава его рубашки окрасились кровью, полотенце уже все пропиталось… Она теряет кровь слишком быстро, видимо, задела селезенку… Селезенка – это не самое критичное, если успеют, если удастся… Так, говорить, не дать потерять сознание до приезда врачей.
-- Не позволяй себе сдаваться. Ты уже столько прошла, неужели для того, чтобы твой путь закончился на ничтожной кухне, от ножа для сыра? Ты так молода, неужели тебе не жалко терять всю свою жизнь, терять возможность к счастью, возможность помощи другим. Ты же врач, девочка, ты же рождена, чтобы помогать. Ты выживешь ради них, слышишь? Смерть – это путь слабых, а ты не слабая, это известно всем, и тебе – в первую очередь. Давай договоримся, без вранья, без лишних слов, я буду открывать тебе то, что ты сама захочешь узнать, и еще так много… Ты так много еще не знаешь, но сможешь узнать. Не из прошлого. Из будущего, твоего личного будущего…
В коридоре стали слышны торопливые шаги, дверь распахнулась, Грея буквально оттащили от девушки. Двое мужчин в белых халатах склонились над ней, быстро оценивая ситуацию, ловко и осторожно перенесли ее на уже подготовленные носилки. Время замедлилось, погрузилось в кисель, как от действия яда, и в этом киселе Рэд внезапно увидел в дверном проеме не русые кудри Авены, а темные локоны его сестры. Он перевел взгляд на полотенце, на разводы крови на полу, и почувствовал внезапный холод на запястье. Наручники. Он обернулся.
-- Что это значит?
-- Мистер Грэджом Неро, вы арестованы по обвинению в измене Капитолию и правительству президента Сноу. Приказ президента, - один из миротворцев убрал в нагрудный карман телефон.
Нет смысла говорить с ними. Конечно, они решили, что удар Неро нанес девушке сам. Они знают, что живой она нужна Капитолию, а мертвой – нет. И знают, что ему самому это прекрасно известно. Значит, суд Сноу.
-----------
Два дня его мариновали в подвале Дворца Президента. Понятно, что его увезли сразу сюда, никакого дворца правосудия. Правосудие в Капитолии одно, оно уже старо, устало, но все еще плетет свои сети, свое коварство. К концу второго дня Грэя умыли, дали чистую рубашку на смену и отвели к правосудию на прием. Оранжерея… Да, он ее обожает.
-- Господин президент, - Рэд склоняет голову, руки крепко связаны за спиной.
-- Грэджом, мой мальчик. Садись, - Сноу кивает на второе кресло рядом со столиком из белого холодного мрамора. Он знает, что помощник туда не сядет. Это место для правой руки, для руки исполнительной, решающей любые проблемы, а не для провалившегося неудачника. Но игра есть игра...
-- Спасибо, но я вынужден отказаться. С этим милым браслетом на руках сидеть неудобно, я постою, с вашего позволения, - как будто кому-то есть дело до комфорта. Сейчас вопрос только в одном – жива ли девушка, жива ли его семья, и сколько остается жить ему самому. Они с президентом давно работают вместе, давно понимают друг друга с полуслова. Молчание. Грэджому кажется, что прошла целая вечность.
-- Она жива, - короткая милостивая фраза. Слава богу, не важно, есть он или нет.
-- Я могу продолжить работу?
-- Да, с завтрашнего дня. Сегодня поспишь, отдохнешь. Это последняя попытка, Грэди, таких ошибок больше не должно быть. Не разочаруй меня.
-- Я не подведу вас, господин президент. Этого больше не повторится, - за спиной появляются миротворцы, его выводят. Наручники снимают, он выходит с черного хода – в таком виде, со следами на запястьях, его не должны видеть. Теперь на карту действительно поставлено все. С завтрашнего дня он возобновляет свою работу, и если ему ничего не удастся его мать и сестра будут мертвы. Грэди… Недвусмысленный намек, так его называет только мать. Непозволительная ошибка, непозволительная угроза…
Он входит в свой дом, проходит мимо конвоя, открывает дверь спальни, в которую вновь поместили Авену. Она бледна, к рукам тянутся трубки. Короткий разговор с врачом – нет, опасности для жизни нет, нет, это не кома, просто доза успокоительного. Она вырывается, как только приходит в себя, и они предпочли держать ее во сне до появления специалиста. Врач предложил сразу ввести яд, начать работу… Грэджом отказался.
- Нет. Пусть немного окрепнет. Я начну сразу с больших доз, рисковать больше нельзя. И да, если угроз здоровью нет и ей нужен только постельный режим… Оставьте завтра дом. Если что-то будет нужно – я позвоню.

На следующее утро он вновь сел на стул возле кровати девушки. Все как в тот раз, он ждет ее пробуждения… Но теперь у игры другой счет. Теперь у игры другие правила – игра идет навылет.

Отредактировано Grajome Nero (2014-03-11 17:08:14)

- Грэджом, я устала бороться. Всю жизнь я только это и делала.
- Как я тебя понимаю… - Рэд отвечает тихо, сам себе. Да, это была разная борьба, да, они теряли разное, разными были их победы и проигрыши. Но у них обоих борьба вела к одному и тому же – к пустоте. Все, что вольны они были сделать, это обезопасить себя и узкую часть окружающего мира. Вцепиться в этот клочок ответственности, как в спасательный круг, как в смысл существования. Но зачем жить, если этого круга нет? Зачем жить, если ты не борешься, не доказываешь ничего себе и миру?
Я понимаю, Авена. Понимаю, что ты устала, понимаю, как тебе все это надоело. Но нужно потерпеть. Потерпеть, чтобы мы остались живы, потерпеть, чтобы увидеть конец революции. Увидеть, что сможет Мира, увидеть, что смогу я. И что сможет Сноу, если мы понесем поражение. Уж лучше умереть тогда, чем сейчас, не дожив и до середины всего задуманного.
Я понимаю, пташка. Понимаю, что тяжело подниматься из пепла, понимаю, что эта серая пыль вечно на губах, на лице, не знаешь, как от нее избавиться. Пепел прошлого, которое у тебя отобрали, пепел будущего, которого тебя лишили. Но человек может быть созидателем. Человек может создать себя с самого начала, и нужно не так много – оттолкнуться от пепла, раз уж от него нельзя отделаться – сделать его стартовой точкой.
Грэджом говорил с ней часами, пока сидел там, в подвалах президента. Говорил с ней во сне, говорил, ожидая ее пробуждения. Он рассказал ей уже так много, и при этом она не услышала ни слова. Он готовил речь, но не смог найти даже первой ее  строчки. И вот она открыла глаза, села на кровати, протянула руку. Да, пора начинать, пора вновь браться за дело, причем в этот раз у него нет права на ошибку. Он должен действовать наверняка, действовать так, чтобы она не отвергла его слов. Чтобы она сказала их сама и при этом – не убила себя или кого-нибудь еще. Она трибут. Она это умеет.
Рэд протянул руку, взял ее ладонь в свою, провел кончиками пальцев по венам, проступающим через тонкую кожу голубоватыми линиями. Начинать, она не будет сопротивляться… Почему? Что поменялось?
- Я дал тебе обещание тогда, на кухне. Я обещал тебе не врать, обещал говорить то, что ты сама захочешь узнать. Какой смысл в этих рассказах, если ты будешь сама не своя от ядов? Я вынужден буду повторять одно и то же по тысяче раз, чтобы вбить тебе в голову чужеродные мысли. А их, на самом деле, и нет. Это другая игра, Авена, и ты волей судьбы оказалась в нее втянута. Игра слов, жестов, интонаций, игра полутонов и желаний, игра группы людей, за которыми идут массы. И это сложно. Это не для тебя, и ты не будешь этим заниматься, пока у нас будет такая возможность. Сама решишь, когда будешь готова…
Что ты несешь, Грэджом Неро?! Какое «сама решишь», вколи ей дозу побольше, заставь ее повторять то, что нужно тебе, что нужно Капитолию, и дело с концом! Она сама позволяет тебе это, сама протягивает руку, так какого черта ты творишь? Не хочешь марать руки? Решил записаться в мученики? И сестру с матерью туда же, что уж.
- Я не хочу этого делать, черт возьми, - тихо пробормотал он, вставая со стула, отпуская руку девушки, подходя к табурету в ногах ее кровати. На табурете лежали ее вещи, он поднял их и бросил на кровать рядом с девушкой, - Одевайся. Съездим кое-куда, я хочу чтобы ты посмотрела на это в трезвом сознании. Обувь под кроватью. И без резких движений, ты все-таки только-только после операции… Побереги себя.
Он вышел из комнаты. Хорошо, что всю эту махинацию решили провернуть в его доме, здесь было больше простора, больше реквизита для игры. Он зашел в свою спальню, снял с антресолей шкафа ящик со старыми вещами сестры. Давным-давно она оставила его здесь «на время», когда переезжала от матери в свою квартиру и не успевала разобрать все вещи по местам. Время прошло, а за ними она так и не вернулась. Помнится, там как раз было что-то по текущей погоде…
Рэд вытащил из ящика пальто, длинный шарф. Поздняя осень за окном уже не позволяла совершать длительные прогулки, но Рэд был уверен, что именно сейчас, когда она еще слаба сама, когда еще свежи воспоминания, когда очередная порция яда не затуманила ее разум, эта прогулка необходима. Вне зависимости от того, что она будет делать потом, она должна суметь попрощаться с прошлым.
Грэджом перебросил через руку свою находку и спустился вниз, забрать собственное пальто и ключи от машины. Поднимаясь вверх по лестнице он кивнул миротворцам.
- Я хочу отвезти ее в больницу, что-то внешний вид мне ее не нравится, а здесь полноценного обследования не сделать. Вернемся через пару часов, и черт возьми, я уже несколько раз говорил – уберите силовые поля из ее комнаты. Они не принесут ничего, кроме вреда. Она же из Третьего, отрубит их, ранит себя, влетит нам всем. Окружайте полями дом, если хотите, но из ее комнаты все убрать к нашему возвращению.
Он постучал в дверь (боже, ну кто же стучит в дверь собственным пленникам), открыл ее, протянул девушке пальто и шарф.
- На улице уже прохладно, набрось на себя… Мы слишком долго тебя штопали, чтобы ты еще и насморк подхватила, - улыбка, вполне искренняя, но какая-то грустная, вымученная, - и оцени свои силы… Сможешь сама спуститься вниз, или тебя отнести?
Он завязал пояс пальто, посмотрел, на месте ли перчатки… привычные, неуместные действия. Но да кого это волнует.
- Там нам много ходить не придется, но силы лучше поберечь…

Отредактировано Grajome Nero (2014-03-14 12:34:23)

-- Хочу, чтобы ты могла поговорить со своим прошлым. Попрощаться с ним. Мне в свое время это помогло, - Рэд шел следом, готовясь подхватить девушку, если силы ей изменят. Она не признается, что ей больно, не признается, что ей нужна помощь… Что это? Гордость? Презрение – не приму помощи от капитолийца? Просто упрямство?
Он застегнул карман, в котором покоился шприц с обезболивающим. Опрометчиво было бы вести куда-либо человека с такой серьезной раной без него, тем более, если человек не готов признаться в том, что ему больно, до самого последнего момента.
Они вышли из дома, Рэд помог девушке спуститься с крыльца, открыл дверь у пассажирского сидения, придерживая ее, пока девушка садилась внутрь, затем обошел машину и занял свое место. Привычные движения – зеркала, быстрый побег по системе проверки систем, поворот ключа… Грэджом редко пользовался автомобилем, чаще всего его маршруты не отличались продолжительностью. Но Капитолий огромен, и случались и долгие переезды. Самый долгий в его жизни переезд был уже, кажется, целую вечность назад, тогда, когда из нищих трущоб они перебирались сюда, в центр. По иронии судьбы, их путь сегодня лежал как раз в обратном направлении, к окраинам, самым забытым местам столицы.
Легко зашуршал гравий на дорожке, ведущей от дома к улице. Автомобиль начал набирать скорость, Рэд отключил навязчиво мигавший экран навигатора – у места, куда он вез Авену, не было точно адреса. Будто бы случайно он зацепил индикатор сотовой связи, запустив проверку силы сигнала. Это был известный способ незаметно и действенно отключить возможную прослушку, пока шла проверка помехи были слишком сильными, разобрать слов не получалось. Капитолийские инженеры потратили не один месяц, разыскивая путь к решению этой неудобной для шпионства проблемы, и нашли нужный способ. Требовалась лишь небольшая модификация, замена настройки дополнительной антенны. Но, удивительное дело, у Грэджома никогда не находилось времени сделать эту модификацию. Он справедливо рассудил, что в суете его работы ему пригодится крохотный участок личного пространства.
-- В твоей комнате ведется постоянная прослушка, пташка. Камер я пока не видел, но возможно, что их установили, пока я… Отсутствовал. Так что, если хочешь передать привет президенту, можно просто помахать рукой в любой угол, какой тебе больше понравится, - он говорил легко, обыденно, будто бы не было за этими словами того самого предательства, за которое его уже наказали. Будто не ставили они под удар жизнь его семьи.
Рэд свернул на второй радиус, одну из магистралей, прорезающих Капитолий от центра к окраинам. Вдоль этого радиуса тянулась железная дорога, по которой каждый год привозили трибутов из южных дистриктов, но они видели из окна только красивый центр. Окраины города прятались от окон проносящихся поездов туннелями. Капитолий умеет хранить свои постыдные тайны.
-- Мне действительно жаль, что тебе приходится жить с этим, Авена. Тебе очень много пришлось перенести, но это, боюсь, далеко не предел, и я действительно вмешаюсь в твое сознание, поменяю его, и заставлю тебя ненавидеть революцию и все, что с ней связано. Нет, она не кончилась, она в самом разгаре, и гореть будет еще очень долго… Главное, чтобы хоть кто-то спасся в этом пламени.
Облик домов, мимо которых они проносились, становился все менее нарядным. Стремящиеся к небесам величественные здания переходили в обветшавшие домишки, тесно жмущиеся друг к другу в промозглом осеннем холоде.
-- Я хочу, чтобы ты смогла попрощаться с родителями. Прошлого не вернуть, их не вернуть, но возможно, что тебе будет легче принять твое… перерождение… Если ты сможешь договориться с прошлым. Мы оба знаем, что это неизбежно, и оба заинтересованы в том, чтобы это прошло как можно легче. Что будет потом – мы разберемся, решим, но сейчас тебе придется не просто сыграть роль, которая поможет нам всем спастись. В роль здесь не поверят. Ее действительно придется прожить. При всем этом… Факты твоей биографии не поменяются, изменится только твое отношение к ним. И ты сама захочешь оставить только то, что связано с золотой птичкой.
Он повернулся, смотря на девушку боковым зрением. Автомобиль несся в редком потоке, сюда, в этом направлении, ехали редко. А отсюда – еще реже, там просто не было денег на машины. Ему показалось, что что-то промелькнуло на ее лице – то ли гримаса физической боли, то ли душевной… По крайней мере физическая была ему подвластна.
-- Больно? Дать обезболивающего?..
Начала портиться дорога – покрытие было уже далеко не таким идеальным, как в центре. Они свернули с радиуса в кварталы. Здесь скорость движения была ниже, хотя и машин, и людей на улицах было немного. Серые, выживающие будни заставляли их жаться к остаткам тепла, сохраненным внутри домов. Домов, в которых прошло его детство…
Поворот, еще один. Грэджом прищурился, вспоминая маршрут, разглядывая подъезды к нужному ему месту, так, чтобы пешком пришлось идти как можно меньше. Но нет, здесь никто не думал об удобстве. Здесь вообще мало думали о чем-то, кроме собственного выживания. Припарковавшись на границе квартала и края хмурой полосы деревьев Рэд повернул ключ зажигания.
-- Дальше пешком. Давай я помогу тебе…
Он помог девушке выйти, поддержал за локоть, когда им пришлось перейти высокий бордюр на краю дороги. Дальше недолго, несколько шагов вниз по склону, к остаткам бетонной стены на краю карьера, сплошь покрытой надписями… именами.
-- Осторожно, здесь осыпается земля. Когда-то здесь проходили границы Капитолия, потом город немного расширили, стену разрушили… Остались только фрагменты. Но главное – не стена. Главное, что сюда приходят те капитолийцы, чьи родные бесследно пропали. Хотя нет, один след всегда есть, - он усмехнулся, помолчал. Как такое рассказать? Они там, в дистриктах, вряд ли верят, что здесь есть свои стены и свои слезы, свои потери, - В эти карьеры вывозят прах из крематория. А здесь, - он коснулся рукой в перчатке остатка стены, - родственники пишут имена тех, кого у них отняли… И вернули уже сюда.
Надписи теснились, накладывались друг на друга, навечно сплетаясь в едином горе. Их смывало дождем, мокрым снегом, пару раз пытались закрасить миротворцы, но они все равно появлялись. Рэд вспомнил, как выцарапывал имя отца по еще свежей краске. Сейчас на этом месте ничего не было, но память… Память осталась. Повинуясь внезапному порыву, он провел пальцем по месту, где раньше была надпись с такой знакомой фамилией, надпись, выдавленная в неуместно ярко-зленой, резко пахнущей массе. Видишь, те, кого мы теряли, в одном месте. У нас больше общего, чем ты думаешь. Больше, чем ты сама хочешь.

Отредактировано Grajome Nero (2014-03-14 16:30:20)

Столько вопросов. Типичный Третий, «во всем хочу дойти до самой сути», до самой глубины. Разобраться во всем — и что касается, и что не нужно. Ты сам не знаешь, какая информация будет тебе во вред, а какая — во благо, и все же лезешь в эти дебри, лезешь в глубину. Зачем я это делаю, почему мать и сестра все еще здесь, почему я увез тебя из прослушки, почему рассказываю то, что не должен, чем интервью с Цезарем лучше агитационных роликов Тринадцатого, какого черта я все еще не вогнал в твои вены яд и не сделал из тебя послушный овощ, не помнящий ни своего имени, ни своего места в жизни...
- Я расскажу тебе все. Чуть позже, после того, как приедем. После того, как ты увидишь чуть больше, чем видела до этого.

Они оба позволили себе больше, чем собирались. Грэджом почувствовал, как приходят к нему воспоминания о прошлом, воспоминания о времени, когда их безумно бедная, никому не нужна, все еще целая семья понятия не имела, куда свозится прах. Приходят воспоминания о людях, вереницей тянущихся к этой стене, сюда, чтобы в последний раз посмотреть на серые, в любую погоду хмурые холмы старых карьеров. Как пальцы сами собой сжимаются в кулаки, как белеют костяшки пальцев, когда с усилием вгоняешь в краску ржавый гвоздь. Нет, памяти не отнять. Что угодно, но не память, можно заставить сменить веру, мысли, принципы, но память — никогда. Рэд впился взглядом в отвалы карьера, различил ползущий с той стороны по склону грузовичок. Сколько матерей, отцов, братьев, сестрер, детей... Сколько близких друзей он везет в себе? И от чего они погибли, нет ли среди них тех, под чьими смертными приговорами стоит его, Грэджома Неро подпись... Нет, об этом нельзя думать. Это гамбит, это вынужденные жертвы, без которых ему не помочь ни семье, ни трибутам, ни этой несчастной девочке-победительнице.
Рэд повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Авена дописывает последние строки. В глазах слезы, пальцы сорваны, но это только капля в море тех слез, что уже пролиты ей. Гордая девочка, которая никогда не признается, что ей больно, что ей плохо. Девочка, которая жаждет нового мира, мира, в котором будет меньше слез, и готова умереть за это. Только вот смерть в этом мире не котируется. Смерть в этом мире — простой, легкий выход, а не решение проблемы.
Девушка развернулась, ушла назад, к машине. Черт возьми, он никогда не поймет, что происходит в ее голове, что она сделает в следующую минуту, как она себя поведет. И этот характер, эту неуемную жажду сопротивления, жизни, этот разум, который загнали в угол, и который все равно борется за собственный путь, за свое спасение... Это он должен уничтожить, стереть?..
- Я помню, отец. Я помню тебя, - он поднимает три пальца, знак, за который теперь можно моментально лишиться жизни. Но не здесь, не в этом месте. Не у этого самовольно организованного памятника потерям. Если они справятся, если следующим президентом Панема станет Примавера, он уговорит ее поднять эту стену из оврага. Нет, никаких парадных решеток, почетного караула, вечного огня, никаких искусственных слез в дни национальных праздников. Просто поднять повыше, чтобы сюда могли попасть старики, чтобы сюда могли приходить женщины, увешанные детишками... Чтобы путь сюда не был целой авантюрой. Чтобы они могли помнить, всегда помнить, и всегда знать, на чем построен их новый мир. Пусть он будет лучше, чем текущий...
Капитолиец догнал девушку, когда она уже садилась в машину. Короткий рассказ, она пытается сделать его сухим, просто перечислением фактов. Пытается спрятать свои эмоции, но Рэд уже понял, что ей это не удастся. Она воспитана в другой среде, где не врут с рождения, где не заискивают ради куска хлеба, где не одалживают свой нож, чтобы знать, каким оружием тебе ударят в спину. Он перехватывает дверцу машины, не давая ей закрыть ее, садится рядом на порожек, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом девушки.
- Не спорь... Просто не спорь, - Рэд достал из кармана шприц и обезболивающим, - Зачем эта бравада, ради всего святого, Авена, я не спонсор, чтобы строить передо мной из себя героиню и мученически сжимать губы. Я же вижу, что ты искусала их в кровь.
Он кладет шприц и снятые перчатки ей на колени, протягивает руку, чтобы расстегнуть пуговицы пальто, приспускает один из рукавов, после чего сдвигает ворот кофты и вкалывает ей в плечо обезболивающее. Опустевший шприц летит в бардачок, он касается места укола, легко массирует, чтобы разогнать лекарство быстрее.
- Ну вот и умница. Не нужно страдать на пустом месте, это ничего не изменит. А мы должны чего-то добиться, должны что-то изменить, иначе зачем все эти жертвы. Так?
Грэджом встал, закрыл дверь, обошел автомобиль и сел на свое место. Повернул ключ, заводя автомобиль.
- Моя семья еще здесь, потому что здесь я могу их защитить, могу спрятать их от бомб и безумия. Ты бы поступила также на моем месте. Я не знал подробностей смерти твоих родителей, не вся информация приходит ко мне, проходит через меня... И я скорблю вместе с тобой. Я знаю, что такое терять людей, и знаю, что такое бороться за их жизнь. И знаешь что... Я не знаю, почему, но помимо сестры и матери я вытащу из ада этой жизни еще минимум тебя. Я надеюсь, что смогу вытащить. Хотя да, ты об этом совершенно не просила и никогда в жизни не попросишь. Считай это моим личным принципом, я видел достаточно смертей и достаточному числу смертей сам был причиной, чтобы жизнь потеряла и моя подопечная. Все может поменяться, и конечно, поменяют все не эти клоуны из Тринадцатого, с их роликами и громкими воззваниями. Все поменяется здесь, изнутри, и ты сможешь вздохнуть спокойно. Из пепла возрождаются прекрасные птицы. И твоя семья жива, пока жива ты... Твое сердце сильнее, чем ты сама думаешь, и мы его сохраним. Доверься мне, и я вытащу тебя туда, где никто не будет тебя дергать, никто не будет от тебя что-то требовать. Я оставлю ниточку, потянув за которую ты вернешь саму себя... Даже если меня, в конце концов, убьют. Давно пора, я почти двадцать лет продаю душу по кусочкам за благополучие моей семьи, становясь тем, кому скорее надо себе пулю в лоб пустить, чем мир переворачивать. Ты мне напомнила, что во мне еще кое-что есть ценное, что не только бумажки и чернила, и кровь, и пули... и прах. Спасибо, Авенка.
Они кружили по бедняцким кварталам, Рэд не следил, куда они едут. Время еще было, а он так отчаянно хотел, чтобы они с этой странной девушкой нашли компромисс, чтобы она не верила, что жизнь завершилась, что лучшее, что она может сделать — принести себя в жерту.
- Ты просишь, чтобы я стер все из твоей памяти, уничтожил все, но это не поможет. К сожалению, наш мир устроен так, что твое лицо известно слишком многим. И факты твоей жизни тоже известны слишком многим. Когда-нибудь ты выйдешь на улицу, чтобы купить себе... Не знаю, булочку на завтрак, а кто-нибудь вспомнит тебя и окликнет по имени. Спросит, не болят ли старые травмы. Или посочувствует чему-нибудь. Воспоминания вырвутся, прорвут все блоки, и затопят все твое сознание, всю эту хрупкую конструкцию, которую мы построим тебе на месте искусственной пустоты, и уничтожат в тебе все, что есть разумного. Тогда ты станешь овощем, а ты никогда не должна им стать. Ты - сама жизнь, а искусственные - это бледные тени прошлых себя, гомункулы. Именно поэтому измененные долго не живут. Они говорят на камеру то, что нужно, а потом тихо отправляются туда, на карьеры. Пока никто не разбудил прошлого. Но тебе этого не позволят, от тебя будут ждать счастливой жизни на виду, будут ждать толпу детишек, мужа, огород, блинчики по утрам и пестрые занавески на окнах. И тебе нельзя будет сорваться. Тебе придется помнить все, что ты сама не решишь вычеркнуть из твоей памяти, я только зароню в тебя идеи, от которых ты не сможешь отказаться. Только идеи тоже можно контролировать. Идеям можно оставить лазейку, за которые чужеродное можно будет вытянуть, а настоящее, искренне — оставить. Если захочешь, ты сможешь вытащить весь Капитолий, меня, все эти дни, и все дни, которые будут потом. Я привяжу к этой ниточке Арену, привяжу к ней Игры, и ты сама сотрешь это все, когда сочтешь нужным. Останутся только настоящие занавески, дом, дети... Тогда, когда не будет угрозы. А ее не будет. При любом повороте — мир не будет прежним. Авена, ты будешь жить своей жизнью, без чужой указки, без манипуляций, без страхов. Если не справлюсь я — закончит Мира, ее вообще с выбранного пути не свернуть... я сообщу ей. Все равно мне скоро нужно будет вывозить семью, я встал на край лезвия, и не могу рисковать вместе с ними... Спрячу вас всех, когда Сноу получит то, что хочет, и успокоится. Авена, - он сворачивает на трассу, направляясь обратно, к центру, и на ровной, гладкой дороге позволяет себе отвернуться от пути. Протягивает руку, касается ладонью щеки, на которой еще застывают слезы, - Жизнь не кончается со смертью родных, жизнь не кончается, когда уходят друзья, и даже когда заканчивается война — смысл жизни не пропадает. Весь мир крутится вокруг одной единственной вещи — веры. Ты — моя вера, и не только моя. Это не ответственность, не что-то, что должно заставить тебя играть по каким-то чужим правилам. Это — смысл, и я очень хочу, чтобы ты поняла это. Я никогда не видел у таких юных девушек таких мудрых и таких потерянных глаз. Ты несешь больше, чем должна, но ты сможешь справиться с этим. И когда-нибудь это закончится — закончится для всех, раз и навсегда. Ты мне веришь?

The XX - Together

– Ну почему же никто не думает. Кто-то думает о том, что будет потом. Кто-то думает, как потом всю эту свободную ораву кормить, поить, одевать, согревать, а главное — развлекать. Им нужно что-то, за чем они будут идти, во что они будут верить. Поэтому Тринадцатый ради Сойки когти рвет, она же идеальный идол. И поэтому ради тебя рвут когти здесь — ты идол не хуже, а может даже и лучше. Только даже здесь не все это понимают. Никто не пытается найти причину твоих действий, они смотрят только на последствия. Стандартная ошибка, почти привычная, - шум дороги, опять прикосновение к настройке сотовой связи, новая порция помех. Ехать бы так и ехать, за заставы, за пределы города, к далекому морю, которое добрая часть Панема видела только на картинках.
– С идеями вообще возиться опасно. Они могут так захватить, запутать, тем более от яда... Но приказ есть приказ, и все, что мы с тобой можем сейчас поделать — это оставить хоть какую-то шанс. Ты справишься, когда придет время. И жить спокойно научишься. Поэтому я и хочу привязать все к другому имени, сразу отделить этот другой, искусственный ракурс. Конечно, ты не избавишься от него полностью, но когда-нибудь сможешь решить для себя, кем ты хочешь жить. Солнечной Авеной, прошедшей через ад и вернувшейся обратно, или жизнелюбивой Соллей, которая предпочла от ада отвернуться и смотреть в будущее, наплевав на прошлые трагедии. И то, и то — вполне выбор, им даже можно гордиться. Истина где-то посередине. Тебе не помешало бы сохранить что-то из чужеродных идей, с ними было бы легче жить.
Она называет полное имя его сводной сестры, Грэй кивает.
– Да, она. Вы, кажется, пересекались... Подробностей я не знаю, но думаю, что общий язык найти смогли. Она со всем находит общий язык, рано или поздно...
Интересно, насколько много Авена знает о его сестре-принцессе? Хотя нет. Не интересно. После переворота, после смены власти, все это не будет иметь значения. Смысл будет только в текущих действиях, в том, как они будут выбираться из затяжного кризиса... И сможет ли очарование свободы компенсировать тяготы жестокого посткризисного периода.
Капитолиец провел большим пальцем руки по ее щеке, стер след от слез... Улыбнулся девушке.
– Ты умница. Ты справишься со всем. И знаешь что... Я буду рад, если ты будешь называть этот дом своим. Долгое время он был только моим, а теперь там стало слишком много лишних людей, чтобы держать против них оборону в одиночку, - он подмигнул Авене, убрал ладонь, вновь вернув ее на руль. Они приближались к дому, возвращались к реальности, от которой оба были бы рады убежать. Но теперь Рэд был спокоен. Он знал, что его работа будет понята ей правильно, что она уже понимает, что и зачем он делает. Знал, что ему не придется ломать в ней все на корню, что она позволит вплести в свою душу тонкие нити требуемых Капитолию слов, идей, символов. Что она поймет, для чего он заставит ее страдать, и что она понимает, что вместе с ней он будет страдать сам. Это будет их внутренняя игра, и они добьются общей победы, последствия которой будут так важны для всех. В каком-то смысле они оба приносили себя в жертву общей идее, идее глобального изменения, и есть что-то сакральное в том, что эту жертву он, успешный капитолиец, права рука президента, приносит добровольно и самостоятельно, а она, пылкая, борющаяся с системой самим фактом своей жизни, должна ввинчивать ее в себя искусственно. Так, чтобы никто ничего не заподозрил. Так, чтобы она сама не заметила подвоха в своих словах. Чтобы даже мысли о лжи не было...
– Я возил тебя в больницу, врачи сказали, что тебе просто нужно побольше полежать, ничего страшного нет. Можешь с чистой совестью падать в обморок, чем хуже и слабее ты будешь сейчас выглядеть, тем убедительнее будет все смотреться на экранах. И помни, Авена... Помни, что своими мыслями распоряжаться должна только ты сама. Не стесняйся чувствовать, не замыкай в себе боль — так будет проще... всем.
Автомобиль остановился на дорожке возле дома. Рэд вышел, помог выйти девушке, поддерживая ее даже еще бережнее. Драгоценность, надежда, вера, самое главное сокровище Капитолия, его козырь.
Грэджом вел ее в дом, наверх, а сам думал о том, что искренний и правдивый разговор дал куда больше пользы, чем все попытки внушения, весь яд, все пытки, которые она перенесла. Все, что делалось до этого, делалось для того, чтобы зародить в ее душе сомнение, чтобы разбить ее непоколебимую веру в светлое изменение, которое должна принести борьба. В дистриктах была тьма, здесь, в столице — свет. И вдруг она увидела, как этот свет выглядит, насколько он разный, насколько он тяжелый, местами — мучительный. Увидела, что слезы и кровь у нас одинаковые, что прах и горе у нас равные. Так против чего же борется революция, что изменится, если жизнь везде стабильно неравномерная, если счастье, уверенность в завтрашнем дне, надежность — пустые, эфемерные слова в каждом уголке Панема... Для чего жертвы и кровь. Для чего борьба масс, если основная работа — на кончике иглы, в конкретных умах, в весьма небольшом количестве людей, делающих ставки на будущее. Только от них и зависит, что будет дальше. Только от нас, от небольшой группы тех, кто видит больше, чем текущая боль, текущий огонь...
– Отдохни немного. В ящике в прикроватной тумбочке лежит планшет — запиши в него что-нибудь, если хочешь. Дневник будет тебе полезен, но еще полезнее будет смотреть его тем, кто нас с тобой контролирует, - говорит он ей негромко, подводя к лестнице и подхватывая на руки, чтобы отнести девушку в комнату. Конечно, сегодняшнее путешествие далось ей тяжело, и ей нужно собственное время. Она смирилась, она решилась, он понял это, но самому ему еще нужно было понять, какую нить вплести первой. Это будет пауза не только для нее, но и для него самого.
– До вечера, - он закрывает за собой дверь, оставив Авену сидеть на кровати. Это последний раз, когда он называет ее Авеной. С этой минуты она будет Соллей, и никак иначе, даже в мыслях, даже во сне. Хотя кого он обманывает... Он давно перестал видеть сны, сам этот физиологический процесс происходит только после хорошей дозы снотворного, когда в виде таблетки, а когда и уколом. С момента взрыва Арены, с момента перехода революции в активную стадию, с момента, когда личная игра Миры и президента вышла в финал... Сколько времени прошло? Месяцы? Годы? Дни шли один за другим, он уже почти забыл, как смеется сестра, забыл, как пахнут по утрам на кухне у матери... Зато перед глазами стояли приказы, взрывы, миротворцы, дивизиями отправляющиеся в дистрикты. Улыбающееся лицо Миры, и волнение, с которым он воспринял новость об ее отъезде. Игра началась, осталось немного — выиграть в ней. И, как всегда — спасти тех, кто дорог... Привычным движением он достал телефон, открыл вкладку шаблонов сообщений, набрал новый: «Элька, как ты там? Горю на работе, похоже, скоро совсем ничего не останется. Не переживайте, передай маме, что семейную поездку мы ни в коем случае не отложим. Все так, как договаривались. Вещи не пакуйте, со всем разберемся на месте». Они давно уже договорились об условных фразах. Семейная поездка — это поездка в бункер под домом Миры, единственное место, где они могли бы спрятаться в Капитолии и где их никто не смог бы найти. Не паковать вещи — не терять времени, бежать прямо сейчас, потому что опасность близко. А вот фраза про «горю на работе» даже не требовала подтекста. Ее следовало воспринимать буквально. И самой решать, говорить эту новость маме, или нет...
Он завел подготовленный шаблон на быструю кнопку. Опасное время требовало предосторожностей, и теперь он с большой долей вероятности сможет предупредить родных, если что-то все же пойдет не так. Если он не справится, если за ним придут. За ним и за Соллей.
Капитолиец спустился вниз, открыл шкаф с медикаментами и принялся заправлять шприцы. Отмерять дозы яда, обезболивающего, успокоительного, заживляющих сывороток и галлюциногенов... Арсенал стирания личности и замены ее чем-то другим. Чужеродным. Чем-то, что обязано прижиться, обязано прирасти, иначе все пойдет прахом... И некому уже будет написать их имена на фрагменте старой стены.
Он посмотрел на часы, сложил в кейс плоды своего труда и пошел по лестнице, вверх. К работе. К моменту, который больше нельзя оттягивать.
– Как ты себя чувствуешь, Соллей? Готова поговорить? - он берет ее за руку, заглядывает в  глаза... и вкалывает первую дозу. Яд и обезболивающее. Навязчивые идеи и страх, притупленная, ноющая боль, не ясно, откуда идущая — из настоящего или из прошлого, - Ты хочешь спрятаться за силой Капитолия, за его уверенностью, нерушимостью и стабильностью? Столько лет Панем был неизменен, столько лет Панем знал, чего ждать... Ты хочешь этого. Хочешь жить, как все, жить, как всегда, быть счастливой и благодарной. Золотой пташкой, желающей жить в своей золотой клетке и есть с рук любящих ее сильных людей...

Дни тянутся мучительной, тяжкой лентой. Каждое утро, едва открыв глаза, Рэд вспоминал, что его ждет новая порция яда, новая порция мучений ослабевшей, поменявшейся девушки, и ему хотелось как в детстве попросить мать разрешить ему прогулять первый урок и поспать еще немного. Еще чуть-чуть, небольшую отсрочку от тяжелого, вызывающего отвращение труда.
Времени на сон оставалось все меньше. Президент отметил прогресс в работе с Соллей, отметил отсутствие неприятия, и счел это достаточным поводом для возвращения и к обычным, повседневным обязанностям. Теперь расписание совсем не оставляло личного времени, ни минуты, чтобы заскочить к матери, чтобы позвонить сестре... Утро — разговор с Соллей, очередная доза, инъекция лжи и боли. Да, она менялась. Менялись ее глаза, менялось выражение в них, забывалось ее настоящее имя и то, что связано с ним. На коже ее рук уже не оставалось живого места от уколов, даже лучшие мази, которые посылали трибутам на Арену, не успевали заживлять эти раны, и Грэй решил уменьшить их число. В ней было все меньше сопротивления, и с каждым днем капитолиец чувствовал себя все более мерзко. Он своими руками убивал душу юной, но так много пережившей девушки, и это убийство было гораздо страшнее, чем даже собственноручный расстрел десятка человек. Она верила ему, и он предавал ее доверие. Она знала, что он должен сделать это, и отдавала ему в руки свою жизнь, жизнь, которую ему довелось перекроить. Когда утренняя доза прекращала действие, когда порция обезболивающего возвращала ее в сознание, когда она на краткий миг (с каждым днем все более мимолетный) вновь становилась собой прежней, он замечал в ее глазах что-то вроде радости. Его пташка становилась ручной, и привыкала она к его рукам. Мучитель — да, палач — да, но он чувствовал, что ее успокаивает сам факт того, что пробуждаясь она видит его, а не кого-то другого. Чертово, ненавистное доверие, разом бывшее и наградой, и проклятием!
Затем — обратно к Сноу, к стопкам бумаг, звонкам, приемам, к приказам, докладам, доносам... Революция сжигала Капитолий, хотя непосредственно в нем боев не было. Она выкачивала ресурсы, людей, силы, лишала сна и покоя, и Рэд был измотан ей до крайней степени. И при всем этому ему ни в коем случае нельзя было показывать своей усталости. Власть не терпит слабости, власти нужна жесткость, твердая рука и чистый, расчетливый разум. Годы тренировок и практики позволяли скрывать разлад в собственной душе, скрывать страхи и опасения, наступать на горло своим простым желаниям, но бесконечная внутренняя борьба начала отражаться на лице. Под глазами появились темные круги, черты лица заострились, мышцы ныли после простейшей нагрузки. Он начал принимать витамины — сначала таблетки, потом — инъекциями, но они дали только кратковременный эффект. Не было смысла идти к врачам, Рэд знал, что тому причиной, и знал, что безумное напряжение не удастся снять еще долго.
Впрочем, у него были ежедневные радости, которые заметно прибавляли сил. Вечером, закончив с текучкой, он возвращался в свой дом, где, по идее, должна была продолжаться работа по перезаписи личности Соллей. Только вот вечером он не травил ее, вечером они просто разговаривали. Рэд перестал запирать дверь в спальню девушки — ослабевшей она все равно никуда не убежала бы, а после того, как она немного окрепла, мысль о побеге перестала ее тревожить... Возможно. Он верил в это, как верил в то, что она ждет его возвращения, и не так важно, чем это вызвано.
В доме было безумно скучно, и он велел миротворцам приносить к нему книги. Список того, что позволялось читать его воспитаннице, был одобрен лично президентом Сноу: среди них было немало томов об ужасах войны и прелестях простых, обыденных дней. Рэд позволил себе разбавить мрачный перечень более легким чтивом: сборниками сказок и легенд, историческими книгами. Том за томом они выстраивались на пустых прежде полках гостиной, где раньше покоилась только пыль и старые, еще времен Академии учебники.
Затем их обоих ждал ужин, сон, и на утро все повторялось.У этой шарманки был один и тот же мотив: революция — это зло, все, что ты хочешь — спокойствие. Ты, золотая пташка, Победительница, символ стабильности и щедрости Панема, символ того, что обещанное всегда исполняется. И нет большего блага, чем знать, что тебя ждет завтра. Нет большего блага, чем жить своей жизнью, без потрясений, без неожиданностей. Как было бы прекрасно, если бы весь мир понял это, как было бы прекрасно знать, что никакое вмешательство извне не нарушит привычного распорядка...
В сетку телевидения регулярно вклинивались ролики повстанцев. Грэй с интересом наблюдал, как реагирует на них Соллей, как меняется ее лицо, когда среди других трибутов она видит собственное лицо. Да, малышка, ты была среди них. Да, мы вырвали тебя из их лап, ты больше не должна играть перед камерой, чтобы на тебя пялились, как на мартышку в зоопарке. Да, ты можешь быть собой, Соллей. Собой...
Без сомнений, после той поездки на полные горечи карьеры они вместе достигли небывалых высот, но чем успешнее, казалось бы, выполнялось его задание, тем хуже становилось самому Рэду. Он остался один на один с игрой власти, и понимал, что любимый им контроль, к которому он стремился все это время, становился все более иллюзорным. Его жизнь превратилась в бесконечный танец на лезвии бритвы, танец, в котором он не мог опереться на чью-либо руку. Он никогда не позволил бы подняться к этот смертельный пьедестал кому-то, кто был ему дорог, но был бы рад запихнуть сюда кого-то другого. Не себя. В конце концов, он столько лет гнал без передышки... Только вот сейчас паузы точно не взять. Ее вообще вряд ли удастся когда-то взять, иначе можно потерять все, чего добился, потерять всех, ради кого он старался. Это было бы более чем глупо, не выдержать сейчас... На финишной прямой. Ведь они справятся, рано или поздно все изменится. Он обещал это золотой пташке, его золотой пташке, хотя сам с каждым днем терял уверенность. Если бы можно было увидеть сестер, мать... Нет. Они в него верят, и он оправдает их доверие.

Был воскресный вечер, погода за окном была особенно мерзкой — с неба летела холодная, пробирающаяся в углы морось. Весь Капитолий погрузился в какую-то унылую, промозглую дремоту, и его не спасал ни облик людей-попугаев, ни обилие яркой иллюминации. Грэджом повернул ключ в двери, привычно кивнув паре дежуривших у дверей миротворцев. Да, не повезло ребятам со службой... Из дома он их не так давно решительно выгнал, рассудив, что их присутствие там было совершенно лишним. Подопечная вела себя отменно, а наличие вооруженных людей в доме только раздражало и его, и ее. Так что спите на посту дальше, но за пределами периметра... А то вдруг кто-то начнет воровать почту. Тем более, что дом наверняка уже весь нашпиговали камерами и подслушивающими устройствами...
Он бросил ключи на столик у дверей, туда же зашвырнул шарф.
– Ну и погодка там, я тебе скажу... В такую погоду и собаку на улицу не выгонишь. У нас есть что-нибудь согревающее? Душу бы продал за чашку чая с каким-нибудь коньяком. Лучше, чтобы коньяка там было больше, чем чая, - он улыбнулся, выходя из прихожей в гостиную и подходя к дивану, на котором с книгой сидела его птичка. Теплый свет лампы играл в ее волосах так нежно и солнечно, что он поддался искушению и запустил в них пальцы, затем мимолетно погладив девушку по щеке.