Она любила играть на пианино и смеяться, словно переклички воробьев. Она стеснялась, когда на нее обращали внимание, но всячески боролась с этим в себе, ломая тот барьер, что заставлял бояться. Мадж, моя илая Мадж. Которая не была так близка. Но, как говорится, в бедах сближаются. И сблизило с ней общее несчастье, которое мы с первых минут поделили на два. Чтобы не упиваться собственным горем в одиночку, замыкаясь в нем. А чтобы становилось легче. Чтобы одна вторая несчастья осталась на каждую, но не наваливалась своей ношей. Ведь по одиночке бы не удержали. И поняли это во взгляде друг друга читая свою нужность. Необходимость. Но почему-то разделяя тяготы новой жизни лишь друг с другом, не в силах признать свою беспомощность, свое бессилие перед другими. Свой страх проснуться, и.. и не проснуться.
Если бы все события, которые происходили с нами всеми последнее время, были не при таких обстоятельствах, мы могли бы быть по-настоящему счастливыми. Могли бы сложить жизнь так, как нам нравится хотя бы здесь. Но судьба-шутница распорядилась иначе. И сковала нас в этом месте вовсе не ради построения счастья, а "пересидеть". Прежде, чем многие отправятся на верную смерть. Но таков был их выбор. Раз за разом они продумывали какие-то стратегии и планы, а некоторые оттачивали различные навыки. Просто нужно было смириться. Просто нужно было понять. Ведь они нужны не только мне. Они занимают куда большее значение. И, как бы не сложились их судьбы, надо гордиться каждым. Они смелые. А я всего лишь трусиха, которая боится однажды проснуться и понять страшную вещь.
[Их больше нет].
И я вздрагиваю,  просыпаясь. Эти слова словно отпечатаны в моем мозгу. Словно они будут коробить и дальше, а, сколько не жги мосты со старой жизнью, пытаясь насладиться новой, эти отпечатки останутся навсегда. Таковы тонкие сплетения нитей нашей жизни. Таковы эти нити, что некоторые люди могут за них дергать, своими пешками уничтожая дистрикты и дома. А мы ничего не можем сделать. Я не могу. Могу лишь наблюдать за тем, как ломаются близкие мне люди. Как скучают по родным местам те, кто здесь недавно и ненавидят это место те, кто давно. А я лишь могу помочь выжечь эту ненависть из их сердца. Из его сердца.
Отравляющим ядом внутри разливаются мысли о том, что будет завтра. Таким вопросом порой страшно задаваться. Зная, что строишь стены со старой жизнью, но мосты - к новой. И если нет моего "завтра", нет и новой жизни. А нет новой жизни - нет меня. Нет ничего, что так полюбилось с тех пор, как мама собрала сумку и поцеловала в макушку брата. Нет всех новых людей и счастливых событий. Счастливых. Интересно, насколько в действительности были счастливыми и желанными те свадьбы и были ли вообще. О чем думали люди на ней? Пит? Китнисс? Были ли они счастливы в те мгновения, которые теперь пропали от нас и оставили после себя расстояние, тянувшееся шлейфом в семь дней. Хотела бы я такой свадьбы? И была бы готова отпраздновать ее вот так, как это случилось. Чувствуя во время самого торжества, как все трещит из-за той, кто, по сути, это предложил. Ее можно назвать доброй женщиной, раз разрешила сделать свой родной дом пристанищем, но в ней больше жестокости. Ведь то, что делала она, нельзя было назвать никак, кроме как жестоким.
А я снова ночую одна. Снова брат в комнате нового друга, и его нельзя судить за это. Ему нужно хоть немного отдохнуть, не мучаясь от моих снов вместе со мной. Он не говорил этого в открытую, но я знала. Я чувствовала всю вину перед ним. И даже больше. Иной раз, ему приходилось уходить досыпать в другую комнату, если он приходил и оставался со мной. Но я знала, что Стив беспокоился. И что вряд ли ложился спать дальше или так легко уснуть. Это было что-то вроде нашей тайны, которая была для нас троих. С негласным грифом секретности и тремя опечатками. Каждого из нас.
Но я провожу эту ночь одна. Мне некому рассказывать сказки, задремывая и некому успокаивать меня, если сны вернут домой. В такие моменты я чувствую всем нутром горечь и боль одиночества. Понимания того, что среди всей этой массы людей я оставалась и остаюсь одна. И дело не в ребяческом взгляде на жизнь. Это все просто давило на старые раны, заставляя их кровоточить с новой  силой. Для каждого есть место, и оно с кем-то. Неважно, вдвоем или компанией, у каждого был каждый. А я осталась одна. Осталась девочкой с глупой улыбкой. Со своей особенностью думать об этом, накручивая себя только оставаясь в комнате одной, но не с кем-то. Потому что, видя людей, мне хотелось только одного - улыбаться. И, уж тем более, не скидывать с себя проблемы и переживания на других. Это было чем-то личным, чем-то сугубо необходимым оставить в себе, внутри. Держать это до тех пор, пока не придет определенное время. А, когда придет, я обязательно это почувствую.
Из комнаты, лохматая и в пижаме, я все же нахожу в себе силы выйти. Должно быть, время заполночь, и я спала всего ничего, но мне страшно ложиться там, зная, что я одна.Что нет того самого, кто был обычно всегда рядом. Невольно я сама скручиваю свое сердце этими мыслями. Но все пройдет. Всегда проходит. Ведь все рано или поздно заканчивается. Все конечно.
[Даже любой безгрешный, как человек, конечен,
Но в этом его награда].
И я жду знала о том, что где-то сейчас я нужна. Что где-то меня ждут, чтобы помочь вспороть живот собственной боли. Чтобы разделить эту ночь и бессонницу, пришедшую вместе с одиночеством и осознанием собственной ненужности. В каждую дверь я всматриваюсь, цепляясь взглядом, словно утопающий за спасательный круг. Как будто это моя последняя надежда, и, если я не найду свою цель, все будет кончено.
И я вижу свет под ее дверью. Мадж, моя милая Мадж. Чистая, словно ангел, разделившая со мной участь потерявшей все, а теперь еще и одиночество. Даже не стуча, знаю, что мне рады. Мне всегда рады. Лишь приоткрываю дверь, которая редко бывает заперта. И улыбаюсь. Искренне, несмотря на переживания, взявшиеся из ниоткуда. То был всего лишь страшный сон. И ничего больше.
И мне было, что у нее спросить. Я становилась в их жизнях наблюдателем, но не участником все чаще_все больше. Но стала замечать гораздо более важные вещи. То, о чем не говорят вслух и делятся разве что с личным дневником. Быть может, это нужный момент. Тот самый. И я не должна упустить его. -Мне тоже не спится. Я только констатирую факт. Потому что на ее лице ни следа сонливости. Как будто она, в отличие от меня, еще даже не ложилась. Но в комнате она одна, а потому я снова, не сомневаясь, прохожу и закрываю дверь. У нее всегда был свой запах, какой-то приторный, сладкий, но он нравился. Здесь пахло также. Что-то очень похожее на смесь корицы и ванили. А, может, еще каких трав. Я  в этом не разбиралась никогда. Но дома пахло также. И этот запах был частью Двенадцатого. -Кошмар приснился, а Стива будить не хотела. Надеюсь, я не сильно тебе помешала. - о том, что Стив нередко оставался в совсем другой комнате, а его место занимали в нашей, я решила умолчать, ведь это было лишним. Ведь это как раз то, о чем вслух не говорят. -С тобой можно поговорить? Это была зацепка, которой я могла убежать от собственных историй. История о ней и о нем. -Гейл, - голубоглазая Мадж лишь удивленно поднимает брови, но, кажется, начинает нервничать. -Прости пожалуйста, я не хотела тебя смутить. Если хочешь, мы можем поговорить о чем-нибудь еще. Только не молчать, прошу. Только не молчать.

Когда я была маленькой, то очень часто совершала разные, пусть и небольшие, провинности. Должно быть, так действительно делали все дети. А родители не ругали, лишь говорили о том, что так делать не стоит. Но никогда не ругали, нет. А потом из проступка я погружалась во вранье. И они узнавали об этом всегда, независимо от моего возраста и характера проступка, лжи. Уже в Стиве, когда я смотрела на то, как рос этот малявка, я поняла, как распознавали ложь родители. По глазам. Инициативно человек отводит взгляд, и это выдает его с поличным. И с тех пор я привыкла смотреть людям в глаза. И глаза говорили порой больше, чем можно вообразить и представить. Говорили все то, что хранилось где-то около грудной клетки, около бьющегося и дающего пульс сердца. То, что пытался оградить мозг от чужих глаз, но но не смог оградить от глаз своего же человека.
Мы попали в нелегкое время. И не только мы. А наши предки, их родители. Все, кто прожил хоть какой-то промежуток времени, начавший отсчет 74 года назад и еще не окончившийся, застали эту тяготу жизни при власти Капитолии. Когда я была в Двенадцатом, родители иногда говорили что-то о власти, о президенте, о Панеме и о проблемах в дистриктах. Не только в нашем. А я думала, что понимаю. Но не понимала. Начала понимать только ощутив на собственной шкуре все то, о чем они говорили, смотря очередной показ трибутов на экране. Я не видела главного, живя собственной жизнью. И ощутила в полной мере расплату за свою невнимательность.
Среди своих качеств никогда не подмечала способность смутить. И, уж тем более, настолько прямолинейно. Нет, я действительно не хотела никого обидеть, лишь думала, что знаю всю ситуацию, но, судя по иступленному взгляду Мадж, это было вовсе не так. Она терялась. Знаете, это все равно, что ребенка оставить посреди Капитолия одного, и он не будет знать, куда ему идти и что делать. Как трибуты, которые оказались на арене и, видя Рог изобилия, решают, что им делать - рискнуть собой и, возможно, тем самым подарив распорядителям еще один пушечный выстрел, или же спасать шкуру, но оставшись ни с чем. Растерянность, смешанная с безысходностью, ведь даже если ты сбежишь, вероятнее всего, тебя поймают. И в итоге убьют. Те, кто пойдет к рогу. Либо ты поживешь несколько дней, либо умрешь сразу. Так и в ее взгляде читалось что-то, похожее на провинность. Как будто если она не сознается сейчас, я ее поймаю с поличным чуть позже. Но, видимо, на крючок раскрытия тайн она уже попалась, и ей было горько от того. А мне было горько, потому что ей было горько из-за меня. И я чувствовала ее боль в эти секунды, как свою. И представляла, как бы отреагировала, если бы кто-то прознал о том моем личном, что закралось и сидело, стараясь не дышать, чтобы не услышали и не нашли. Если бы кто-то мог говорить об этом вот так открыто, а еще так уверенно, как бы сделала я?
Наверное, все закончилось бы небольшой панической атакой. Бурей и войной с самой собой, разворачивающейся иногда где-то внутри. Где-то там же, на виду у все тех же чувств, а потом бы все снова затихло. Это словно тот самый шторм, появляющийся на море и бросающий шлюпку из стороны в сторону [а та самая шлюпка - я], но в итоге приводящий ее в тихий причал. И мой причал, тот самый, к которому я была готова возвращаться снова и снова, который стал в короткое время местом не для короткой стоянки, путешествуя дальше по морю, а постоянной пристанью, был совсем не моим. В оттенках сознания он уже мой, но на самом деле - то лишь девченочьи мечты, иллюзии, которыми я жила и спасалась от паршивой реальности, от которой многие спасались лишь морфием. Забвение приходило ко многим лишь с лекарствами, но ко мне оно пришло с человеком. Со вновь обретенным лучшим другом. С парнем, который оптимизмом заставлял двигаться вперед, а не стоять на месте, прогнивая своей душой. С братом, который превращался в двенадцатилетнего мужчину, духом становясь старше день ото дня.
Я видела их взгляды. Как она нежно осматривала его, едва он появлялся в помещении и смущенно отводила этот взгляд, если он поворачивался в сторону, где хотя бы на чуть-чуть близко было она. Ее глаза никогда так не горели. Я вспоминаю стихотворение, одно из тех, что учила пару лет назад, но которое отчетливо помнила до сих пор, считала взрослым и непонятным мне тогда.
-Потому что всё, за что я держалась, разбилось о риф,
А в моей голове вечный древний коринф
От которого можно прятаться, но не уйти..
И побег - это просто способ что-то спасти
Хотя по чувствам - это как будто тебя убили,
Будто бы растеряли в ночь.
Я знаю, как это, когда забыли
тебя одного и уехали прочь.
Несколько секунд она словно обдумывает смысл сказанного мной. Я раз за разом думала над тем, что значили эти строчки, которые, казалось бы, были простыми и понятными на первый взгляд, но в свете последних событий приобретали совершенно другое значение. Будто повинуясь какому-то внутреннему порыву, я сажусь на ее кровать и обнимаю. [Если таким порывам неподвластна не только я, то понимаю, почему он делает также]. И вовсе не жду, что она станет плакаться мне. Ведь этот орешек крепче, чем кажется. В ней есть свой стержень, и сейчас ему не время треснуть, я чувствую. -Я всего лишь знаю все. И мне действительно кажется, что я если не знаю, то догадываюсь о том, что таится за скромной улыбкой тихони. -Я вижу, как ты на него смотришь, но не сразу поняла всего. И ведь правда я верила, что это отношения, имеющие не одно сторону горячей любви. Но от сказанного уже не уйти, увы. Я никуда не убегу от брошенных слов.