Шаг вперед и четыре назад.
Иногда Цинне казалось, что все складывается. Пусть медленно, со скрипом и скрежетом, но мосты между ним и Астрид постепенно наводились. А порой все летело к чертям. Словно кто-то стирал только что набросанные контуры связей между ними, и не оставалось ничего.
Астрид менялась. Да, она никогда не была с ним белой и пушистой, но хотя бы изредка она прятала иголки. В последнее время она эти иглы еще и натачивала. Без видимых причин. Огрызалась, превращая любую шутку в злую насмешку, либо вовсе молчала, но делала это так, что становилось не по себе. И Цинне было невдомек, что так Астрид проверяет его на прочность, ждет, когда же он не выдержит и предложит оставить их затею с попыткой наладить отношения. Ему казалось, что она просто отчего-то не может уйти сразу. Из жалости ли к нему, из-за чего-то ли другого... но все выглядело так, словно она готовит его к этому. Поэтому, когда Астрид не приходила ночевать, Цинна с холодом, растекавшимся где-то внутри, ждал, что это конец.
Но Астрид возвращалась. Все такая же озлобленная, резкая, неприветливая.
Сколько раз Цинна был на грани того, чтобы сказать: "Не мучай себя, ты ничем мне не обязана"! Боги, неужели это он делал ее такой несчастливой? Но каждый раз Цинна молчал. Не задавая вопросов, не пытаясь лезть в душу. Если Астрид решит уйти, она сделает это, и никто и ничто не сможет ее остановить. Если она не хочет говорить, то и не стоит стараться ее разговорить. Это он усвоил. А еще она бы непременно зацепилась за предлог уйти...
Между тем Цинна не мог представить себе квартиру без нее. Без ее книг, без нее самой, скрывшейся с головой под одеялом на диване в гостиной.
Когда Астрид предложила ему проехаться с нею в Восьмой, Цинна удивился. Обычно она отправлялась в такие поездки одна, и он порой узнавала о том, что ее не будет какое-то время уже по факту ее отъезда. Тут же было что-то из ряда вон выходящее. Сомнений в том, чтобы не поехать, не было. Конечно, он был готов последовать куда угодно, особенно, если это "куда угодно" ее дом.
Цинна дожидался Астрид у дверей, уже облаченный в простые синие джинсы, белую футболку и кожаную куртку, которые между тем несмотря на кэжл-стиль сидели на нем как королевский наряд, когда в ответ на обращенный на нее взгляд, девушка вдруг выдала:
- Ни слова! Ничего не хочу слышать. К твоей сестрице я напялилась, как ты хотел, сейчас я поеду в чем я хочу! Бери рюкзак и идем!
Как пощечина. Но ни слова - так ни слова.
Да, для Порции он просил Астрид надеть что-нибудь в духе его сестры, но и тогда это было обыкновенное, не вычурное платье. Для Порции новость о его отношениях с железной Пейлор стали шоком, так что он хоть как-то старался сгладить углы и не доводить сестру до разрыва сердца. Но и тогда он не заставлял Астрид изменять себе, только лишь предложив ей свое видение.
Вот только она восприняла все иначе. А может быть сказалось и то, как Порция приняла ее. Вернее, совсем не приняла. Ужин прошел так, словно у обеих кости в горле застряли.
Теперь за окном поезда мелькал пейзаж, но Цинна не улавливал ни единой детали, скользя по стеклу отсутствующим взглядом. Астрид сидела напротив и с преувеличенным вниманием читала, хотя можно было поручиться, что за последние четверть часа она не продвинулась дальше одной и той же страницы. Ее что-то мучило, и мысли ее были далеки от того, чтобы воспринимать написанное. Цинна давно научился различать это состояние.
- Ты ведь стыдишься меня? Хочешь, чтобы я была другой, одевалась иначе, вела себя иначе, говорила иначе?
Цинна поднял на нее глаза.
Что?
- Ты так думаешь или ты хочешь так думать? - спрашивает он в ответ. Если, положив ноги на соседнее кресло и перерезав тем самым ему пути к отступлению, она хотела создать для него некомфортные условия, то это не сработало. Однако, если Астрид это дает ощущение контроля ситуации, то пусть так.
- Я давал тебе повод считать, что я стыжусь? Если ты насчет того, что ты, как ты выразилась, напялила, для Порции, то я не пытался перекроить тебя. Моя сестра встречает по одежке, хотелось сделать ей реверанс, чтобы она вконец не поседела от новости. Ты была вольна надеть все, что угодно, я бы не сказал ни слова.
Астрид не поднимает к нему глаз, и Цинна невольно отворачивается снова к окну. Порой выдерживать чей-то не-взгляд куда сложнее, чем пристальное внимание глаза в глаза.
- Если ты о том, что я не афиширую наши отношения, то это не из-за стыда, а потому что это ни чье больше дело. Мне достаточно, что мои друзья знают о моем выборе, остальные не имеют права совать свой нос. И я не хочу, чтобы ты становилась другой, одевалась и вела себя иначе, потому что это будешь уже не ты. Я не знаю тебя другой, Астрид, я встретил тебя такой, какая ты есть.
Он привычным рассеянным жестом проводит рукой по волосам, приводя их в беспорядок.
- Тебе проще думать, что я стыжусь? Или ты ты стыдишься сама себя? Или это ты стыдишься меня? - вдруг выпаливает он одним за одним вопросы, ответ на каждый из которых болезненный. - Я не отважный войн, я не прополз половину Панема на животе, боевых ран и отличий не имею. Я работаю с тряпками, занимаюсь несерьезным делом. Быть может, я кажусь очень мягким и милым, что вовсе не подходит мужчине? И тем более мужчине, который должен быть рядом с тобой.
Всех женщин можно разделить условно на два типа. Галатей и амазонок. Галатеи - произведения искусства, эталоны женственности, хрупкости, красоты. Они очаровывают мужчин и кружат им головы. Например, как только что заглянувшая к ним проводница, осведомившаяся, не желают ли пассажиры чего-нибудь. Она одаривает Цинну улыбкой, от сладости которой скисли бы пчелы. Нет, спасибо, ничего не нужно.
А есть амазонки. Сильные, стремительные, несущиеся во весь опор. Им могут позавидовать Атланты. Атланты держат небо, стоя неподвижно, амазонки - в вечном движении и борьбе. Как Астрид. Рядом с такими женщины должны быть аргонавты, бесстрашные, выразительно мужественные. Не Цинна, который не добывает золотое руно, а создает его.
Так может действительно он не просто не может сделать Астрид счастливой, а делает ее несчастной? Может быть, сейчас самое время сойти с дистанции?
И как донести до нее, что нет никакого стыда за нее? Наоборот, он ею гордится. Ее целостностью, ее несгибаемостью. Каким бы ни был Капитолий костным, она медленно, но верно прогибала его под себя. Но созидание нового порядка вокруг сосуществовало в ней с разрушением самой.
- Что я делаю не так, Астрид?
