Мне было суждено родиться в обычной семье. В семье русских евреев. Отец работал на заводе, сетуя каждый день на то, что не реализовал свои возможности. Мать работала скромной учительницей русского языка и считала, что у меня все будущее на ладони. Бабушка Сара смотрела на меня в упор из-за толстых стекл своих очков и была уверена, что из меня ничего не выйдет. Собственно, она была права.
Я был плохим сыном. Мать и отец отдали меня в музыкальную школу на класс скрипки, и когда я пытался объяснить им, что это не мое, напоминали мне, что стоит это недешево, и  вся их зарплата уходит на воспитание меня. Никого не волновало, что эта скрипка даром мне была не нужна. Я бы лучше обзавёлся парочкой друзей, а не приятелей, которым я нужен был только если была необходимость списать.
Я был плохим мужем. Моя жена любила напоминать мне о том, что я не состоявшийся человек, не способный прокормить свою семью. Я молча слушал, смирившись со своей участью быть плохим. К оскорблениям и унижениям с ее стороны я привык, и устроил маленький праздник, когда она ушла.
Собственно, она была права. К своим годам я ничего не добился в жизни. У меня была только скрипка, множество долгов, и работа, которая совсем не приносила прибыли. Артисту театра платят не очень-то много, особенно если театр не слишком хорош. А наш еще и на аукцион выставили за долги, обещали пустить на лоты и всех артистов, будто мы были вещью. Дешевой вещью, надо сказать.
Я смотрел на своего друга, как всегда не трезвого. Последнее время я почти не видел его трезвым. Я все понимаю, предательство жены, предательство друга, но не просыхать сутками я бы не смог. Воспитание не позволяет. Я всегда рядом с ним, а вместо благодарности получаю угрозы в свой адрес, оскорбления и иногда затрещины. Я не обижаюсь на Игоря. На деле он мой единственный друг, а то, что он по пьяни дурак знает весь театр.
Мы собрались в зале в ожидании новостей от художественного руководителя. Я обнимал гриф скрипки, нервной проводил пальцами по струнам. Игорь сидел рядом, закинув ноги на сидение, стоящее впереди. Никто из нас не знал, что будет с театром дальше, и все думали о худшем. На скрип двери обернулись все. Игорь едва не свалился с кресла, а я поднялся на ноги. Меня всегда учили, что нужно вставать, когда в помещение входит новый человек, особенно, если это начальник.
Рядом с ним сегодня шло ангельское создание, облаченное в белый с иголочки костюм. Я оценил изящество ее движений, округлость бедер, обтянутых плотной тканью белой юбки от костюма. Будучи человеком интеллигентом, я все-таки перескочил другие части тела, остановившись на лице. Скрипка выпала их моих рук, грубо ударившись об пол, и я с тоской смотрел на несколько щепок, отлетевших от нее. Но сегодня я не плакал, как это было тогда.

А теперь я смотрел на нее. Художественный руководитель представляет ее, представляет нас, а я, забыв о собственной воспитанности, молча ухожу.
- Михаил? – удивленно летит мне вслед, но я не оборачиваюсь. Судьба сыграла злую шутку. Судя по ее растерянному взгляду, она не вспомнила меня, не узнала, а вот во мне разом встрепенулась вся гамма чувств.
Игорь приносит мне «замечательную» весть. Мы все летим в Германию, она спасла наш театр от разорения и продажи. Я должен быть рад, я должен быть счастлив, но все время полета в самолете избегаю смотреть на нее. Мне нужно было отказаться, но там у меня нет никакого будущего.
Не знаю, что произошло и почему нас не расселили в отеле, или где она собиралась нас поселить, но мы оказались в ее замке. Вот так судьба распределяется с людьми – у кого-то есть все, а у кого-то ничего.
В замке не было прислуги, точнее по заверениям дворецкого Томаса, она была, но приучена действовать так, чтоб ее никто не видел. Что ж, у них это хорошо получалось. Каждый вечер я находил на постели свежее белье, а если запачкал одежду с вечера, то утром она уже была постирана. Я сразу подумал о волшебных эльфах-домовиках, но прогнал эту мысль сразу же. Томас выглядел моложе своих лет, о своем возрасте он кокетливо не говорил, но я прикинул, что ему должно быть около восьмидесяти. Томас бодро передвигался по замку, всегда оказывался под рукой о своей хозяйки, и мне оставалось только восхититься им.
Я часто проводил с ним время на кухне за разговорами. Но рано или поздно он все время сводил наши беседы к Элеонор. Томас попросил меня подать кофе, потому что ему якобы прострелило поясницу. Он охал и ахал, и я не смог отказать дворецкому. Взяв поднос, я прошел через огромную гостиную к кабинету хозяйки замка. Стучать не было необходимости, ее дверь была приоткрыта. Сама герцогиня сидела за столом, полностью погрузившись в бумаги. У меня мелькнула мысль, что она, наверно, даже не завтракала.

Я ставлю поднос на место, которое она расчистила. Мне хочется убраться подальше отсюда, подальше от ее проницательных синих глаз. Я много гулял по коридорам замка, видел картинную галерею. Это их фирменная черта – темные волосы и голубые глаза. Слишком голубые. А ее племянник, насколько мне известно, носит линзы, делающие его взгляд незабываемым и единственно возможным. Конечно, имея такие деньги, они могут позволить себе все.
- Я не смог отказать ему, когда он попросил, - слова даются мне с трудом. Мне не то чтобы неприятно ее общество, напротив, он кажется мне милой и приятной, но я все еще думаю, что это маска. Я видел богатых людей, они никогда не считаются с другими. Так почему она должна быть исключением? Я вздрагиваю, когда она говорит о скрипке. С недавних пор это был мой единственный способ заработка. Немного, но этого хватало на хлеб и воду. Но ее слова заставляют меня дрожать, на этот раз от переполнявшего меня презрения. - Вы ошибаетесь. Вы здесь не причем. Хотя это так в духе богемы, решать все деньгами…
Я произношу свою речь и резко осекаюсь. Она не слова не сказала о деньгах, и кажется, я сам придумываю себе проблемы. Я глубоко дышу, поправляю очки на переносице.
- Простите, я не хотел грубить, - я сдаюсь под напором ее голубых глаз. У нее очень красивые глаза. Пышные ресницы, которые не нужно подкрашивать. Мне кажется, она вообще не пользуется косметикой и в своем возрасте продолжает выглядеть шикарно. Что странно для меня. Я знаю, какой разгульный образ жизни она вела. Для большинства этот ярлык приклеен к ней навечно. Но я не вижу на ней следы алкогольной зависимости, какие, например, наблюдаются на лице Игоря. – Но, правда, не понимаю, почему вы должны расплачиваться за мою неуклюжесть.
На мгновение мне показалось, что он извиняется за тот случай, когда я будучи совсем молодым парнем, сидя в луже плакал над своей судьбой и над скрипкой, которую ненавидел. Прошло несколько лет прежде, чем я смог заработать на новую. Это была возможность отказаться от этого, заняться чем-то другим, но я упорно собирался копейки, чтобы купить скрипку. Моя жена не понимала этого, злилась на меня, а после собрала детей и ушла.
Я не люблю говорить о своей прошлой жизни. Но в моем настоящем так же мало светлых моментов. Их практически нет. Я существую. Существую в этом мире, которому на меня плевать.
- Я хотел помочь Томасу с садом, - я знаю, что врать некрасиво, но я нервничаю в ее присутствии. Мне неловко смотреть в ее глаза. Те, чувства, которые я испытываю к ней, меня пугают и путают мое сознание. Я не знаю, как разобраться в этом, и боюсь, ее улыбка меня путает только сильнее. Я ловлю себя на мысли, что мне нравится, как она улыбается. Ее лицо преображается, становится еще красивее, и мне хочется, чтобы она улыбалась снова и снова. И тут же одергиваю себя. Я должен ее ненавидеть. Но у меня не получается. Сейчас я вижу милую женщину, умудренную опытом, а не ту вульгарную особу, которой многие боялись сделать даже замечание. Но я все еще уверен – люди не меняются.

Словами не передать, какие сильные эмоции я испытывал в тот момент.  От внезапно овладевшей мной ненависти до симпатии, возникшей так же внезапно. Я неловко улыбаюсь, надо бы извиниться еще раз. Все-таки мое презрение к богачам и богеме, скорее моя личная проблема, чем ее вина. В конце концов, она не выбирала родиться именно в этой семье. Я должен принять это, как данное. Иначе у меня нет другого выбора.
Я уже собирался уходить, когда мой взгляд падает на фотографию, стоявшую на ее столе.  На ней молодой парень, не больше семнадцати, он улыбается. Я узнаю эту улыбку, потому как последние несколько дней вижу ее не в первый раз.
- Это ваш сын? – я не спрашиваю разрешения взять фотографию со стола. И так понятно, что я переступаю все дозволенные моменты нашего общения. Но факт остается фактом, я никогда не считал монстрами тех людей, про которых хорошо говорят люди. Которых ждут дома, и которых кто-то любит. Этот мальчик выглядел счастливым, эта улыбка была искренней. Но я не видел ни одной фотографии его в том возрасте, в котором он должен быть сейчас. Я видел фотографии хмурого мужчины примерного моего возраста. И по взгляду синих глаз безошибочно узнавал ее племянника – Кристиана. Даже с фотографии он умудрялся вселять тихий ужас, заставляя волосы на голове шевелиться.

Я смотрю на этого мальчишку, мне кажется, он любил свою мать. Хотя, я о нем ничего не знаю. Пару раз слышал от Томаса, что Марк приезжал навестить мать, но лично с ним не сталкивался. Вообще, мне было до жути неудобно, что мы используем ее замок, ее дом, в качестве гостиницы. Возможно, поэтому я безропотно соглашаюсь помогать Томасу, да хоть копаться в саду или стирать белье. Вы бы видели прачечную, расположенную в подвале дома. Я бы мог там жить.
- Я лезу не в свое дело, но вам надо позавтракать, - я ставлю фоторамку обратно на стол и оборачиваюсь к ней. В конце концов, все не так страшно, как могло быть. Она не пышет ядом, не пытается уязвить меня или укорить моим положением и полным отсутствием денег.  – А на счет инструмента не переживайте. Скрипка перетерпела лучшие моменты моей жизни, так же как и не удачные. Но я не люблю новые покупки. Новые инструменты, как не объезженные скакуны, к ним слишком долго привыкать. И она принадлежит только мне. В самом театре я всего лишь конферансье, и иногда подыгрываю актерам.
Я никогда никому не объяснял своей роли в театре. Я нуждался в деньгах и брался за любую работу. Когда у театра появились проблемы, я не брал денег за свою работу, мне хватало крыши над головой, которую они могли мне предоставить. Я бережно клеил тело своей скрипки, гладил струны, и знал, что она всегда будет со мной. Она меня не предаст.

Я слушаю ее, хотя по-хорошему должен уже уйти, оставив ее одну. Мне не надо было оставаться. Просто. Но я не смог уйти, и теперь слушал ее голос. Я слишком много слушал о ней, чтобы быть непредвзятым. И если изначально мне было просто жалко человека, то сейчас я понял, что испытываю к ней те чувства, который уже давно ни к кому не испытывал.
Я слышу боль в ее голосе и гордость. И это вызывает улыбку, как родитель я ее прекрасно понимаю. У меня у самого трое детей. Когда жена уходила от меня, то забрала их с собой. Более того, она настраивала детей против меня. Когда старшему сыну исполнилось двадцать, он нашел меня. Мы просто сидели на полу в одной из комнаты моей квартиры и ели китайскую еду, которую он принес с собой. И в этот момент я был безумно счастлив. Он ушел, а через неделю приехал вместе со своими сестрами. Правда, это стоило мне спокойной жизни. Сын позвонил мне и сказал, что мать была в ярости, и мы сможем видеться только тайком. Но даже этому моменту я был рад.
Я иду следом за ней, хотя у меня снова была возможность уйти.  Почему-то именно сейчас мне хотелось остаться с ней. Мы идем в картинную галерею, где он показывает мне портрет маленькой девочки.

Я смотрю на портрет этой девочки, и сердце мое сжимается. Поворачиваю голову и вижу другую картину. Властная женщина с поджатыми губами. Я бы мог назвать ее красивой, если бы не это надменное выражение лица.
- Удивительно, что ваш племянник не поджог эту картину, - неуместная шутка, и мне становится неловко. – Я не хотел вас обидеть, фрау Элеонор.
Неловкость мешает мне мыслить разумно, а больше всего на свете мне хочется провалиться сквозь землю. Но, удивительно, она улыбается. А после зовет меня присоединиться к трапезе. Я молча иду за ней. За все время, что мы находимся тут, я не видел, когда она есть. А вскоре я докатился до того, что трапезничал с дворецким.
Мы оказываемся в столовой. Я думал, что неловкость пропадет, но этого не случилось. Появляется Томас с подносом на две персоны. Я злюсь на него и мысленно проклинаю. Вот так, значит, у него болит спина? Но не устраивать же мне скандал прямо сейчас. Я сажусь на стул и позволяю дворецкому обслужить себя. Я чувствую себя не в своей тарелке, но ловлю его ободряющий взгляд. Не знаю, что ждет меня в будущем, но я нашел хорошего друга.

Я смотрю на Элеонор, и вижу улыбку в ее глазах. Это очень мило. С улыбкой он выглядит моложе своих лет. Я любуюсь ей какой-то момент.
- Я не могу звать вас просто Элеонор, как не крути, вы мой работодатель, - я не мог не сказать более удручающей вещи. Но слушать про то, какой у нее замечательный муж, я вовсе не хотел. Поправив очки, я смущенно опустил взор. Но вот снова появился Томас, невидимой тенью скользнув к ней. На подносе лежал конверт, который она вскрыла тут же. На лбу пролегла морщинка, а я пытливо вглядывался в дворецкого, желая узнать, что там, но, не решаясь спросить вслух. Кроме того, хозяйка замка сама решила рассказать, что именно написано в письме.  – Я? О, нет, что вы….Это…кхм…это совсем не мое.
Как я могу сказать ей, что никогда в своей жизни не был на подобных вечеринках, и видел их только в кино. Томас жестикулирует за ее спиной.
- Ох, - я сдаюсь, когда Томас округляет глаза и делает вид, что собирается упасть на колени. Голову даю на отсечение, Элеонор даже не предполагала, какого актера держит в замке. Я качаю головой, сжимаю бумажную салфетку. – Мне не в чем пойти, и я никогда не бывал на подобных вечерах.
Я умен и образован, я интеллигент в пятом поколении. Да, пожалуй, я лучшее, что она могла найти за столько короткий срок.
- Я, не думаю, что я подхожу вам, - я поднимаюсь со своего места и ухожу. Но спинным мозгом я чую, что сейчас эта парочка решает, какой фрак я должен буду надеть вечером.

Я смотрел на смокинг, лежавший на краю кровати. Он стоит дороже, чем вся моя жизнь. Я даже боюсь к нему прикоснуться. Распахивается дверь за моей спиной, и на пороге стоит Игорь в настолько белой рубашке, что режет глаза. Он остановился возле меня и скрестил руки на груди, глядя на белоснежный фрак.
- Думаю, дружище, ты должен пойти, - я никак не могу понять, что с ним не так. Удивленно смотрю на него снизу вверх, он почти на полторы головы выше меня. Думаю об этом, и внезапно меня осеняет. Он трезв. Абсолютно трезв. Даже морщины, кажется, разгладились. Он смотрит на меня голубыми глазами и смеется. – Элеонор познакомила меня с одной женщиной. Но вот, увы, пьяных мужчин она терпеть не может. Ты должен отблагодарить ее за меня.
Я качаю головой. Элеонор познакомила его, должно быть, с потрясающей женщиной, раз она смогла разбудить в этом человеке мужчину. После развода, когда его жена ушла к его же лучшему другу, Игорь разговор о женщинах больше не поднимал. Он уходит, оставляя меня наедине с моими мыслями. Она и так уже приказала мне ее сопровождать, и я в смятении. Но я не осуждаю ее. Впервые я ни за что ее не осуждаю. Первым делом в ванной комнате я гладко бреюсь, привожу себя порядок. Я не могу выглядеть идеально, но я постараюсь не ударить в грязь лицом, и не опозорить ее.
Я спускаюсь вниз за час до назначенного времени. Мне страшно к чему-либо прикасаться, чтобы не испачкать костюм. На удивление мне в нем удобно.  Я ловлю свое отражение в зеркале, висящем в холле, и думаю о том, что у Элеонор отличный вкус. Этот костюм мне, в правду, идет. А через какое-то мгновение спускается она, как будто ангел спускается с небес на землю. Я никогда не видел такой красоты, и взглянув в ее голубые глаза навсегда потерял себя. Она божественное существо, а я…а я всего лишь человек, который в своей жизни ничего не добился. Томас со своей привычной улыбкой не радует меня. Он провожает нас до машины, у которой водитель помогает нам забраться в салон, а я не могу произнести и слова, не могу справиться со своим восхищением, от которого теряю дыхание. Я хочу сказать ей, как она красива, но могу лишь смотреть на нее и наслаждаться каждым мгновением, которое мы проводим вместе. Не такого спутника она, должно быть, хотела видеть подле себя.
Весь путь мы едем молча. Она смотрит в окно, а я смотрю на нее. И судя по тому, как меняется ее выражение лица, я делаю вывод, что мы едем туда, где ей не хочется быть. Я смотрю в свое окно, и вижу величественный замок, возвышающийся на склоне. Он едва ли не вдвое больше того, в котором живет Элеонор. Часть этого замка до сих пор покрыта копоть, и голову даю на отсечение, пахнет гарью.
Машина въезжает в огромный, ухоженный сад. Я даже присвистнул от всего этого вида. Осенью здесь, должно быть, потрясающе красиво. Водитель останавливает машину и подает нам руку, чтобы мы могли выйти. Я останавливаюсь, ожидая ее, и предлагаю ей взять себя под локоть. Хоть я и восхищен всей этой атмосферой, я чувствую себя не в своей тарелке.
- Фрау Элеонор Корф со своим спутником, - объявляет нас мажердом, и я вздрагиваю от удара посохом.
- Как в кино, - едва слышно бормочу я. Перед нами распахиваются огромные дубовые двери, и мы оказываемся в таком же огромном холле, наполненном людьми. Играет живая музыка, я замечаю оркестр вдоль стены. Между гостями снуют официанты, предлагая напитки. Мы движемся неспешно, стараясь не привлекать внимания, уж я точно. Но нас замечает хозяин дома. Весь его внешний вид соответствует убранству дома. Сразу видно, кто хозяин.
- Прости за эту маленькую ложь, Элеонор, но я очень хотел видеть тебя у себя на приеме, - Кристиан почти не улыбается. Я слышал, что несколько газет объявили, что заплатят кругленькую сумму за фотографию, на которой он улыбается. Глядя на этого человека, я не удивлен, что он разучился это делать. Кристиан держит в руках ладони Элеонор, смотрит на нее теплым взглядом. Я удивлен, что он на такое способен , а потом переводит взгляд на меня, и я хочу провалиться сквозь землю. На меня он смотрит холодно и придирчиво, окидывая взглядом с ног до головы.
- А он не разговорчивый, верно? – я слышу нотки иронии в его стальном голосе, и нервно сглатываю, вызывая у него понимающую полуулыбку. – Вы как раз во время. Я собирался всех звать к столу.
Он не протягивает мне руку для пожатия, но, думаю, я смогу выжить этим вечером. Уходя от нас, он еже дважды оборачивается на нас, и я ловлю бокал шаманского с подноса проходящего мимо официанта. Я вдруг забыл, как надо дышать, и пытаюсь научиться снова. Когда я уже готов произнести что-то вразумительное, я оборачиваюсь к Элеонор и вижу картину, заставившую меня снова помрачнеть. Я получил укол ревности, глядя как какой-то мужчина подошел к Элеонор со спины, положил руки на ее талию и поцеловал ее в макушку, пользуясь преимуществом в росте. Я сжимаю бокал шампанского до побеления костяшек, но когда молодой мужчина делает шаг в сторону, я спокойно выдыхаю, отмечая черты фамильной схожести.
- Мама, - он, кажется, правда, рад ее видеть. Он целует ее в обще щеки, его глаза светятся радостью и теплом. Он улыбается. Он полная противоположность своего кузена. Не сдержавшись, он снова заключает ее в объятья, и я смущено отвожу взгляд. Но я не один, кто кажется чужим рядом с этим проявлением чувств. За их спиной стоит привлекательная женщина и покорно ждет своей очереди. И он вдоволь на обнимав мать, вспоминает о ней.
- Мама, это Келли, моя подруга…хмм, больше чем подруга, - он обнимает ее по-свойски, а она жмется к его плечу. – Келли, это моя мать Элеонор Корф. А это…- он поворачивается ко мне в легком недоумении, что за все это время не успел узнать моего имени.
- Михаэль, - я охотно пожимаю его протянутую ладонь. Пожимаю ладонь Келли.
Марк наклоняется, чтобы еще раз обнять мать и шепчет ей на ухо.
- Хорошо смотритесь вместе.
Может быть, мне бы хотелось знать, что именно он прошептал Элеонор, но мажердом объявляет о начале вечера и всех приглашает в обеденную залу. Войдя туда, я обомлел. Никогда не видел столько яств на одном столе. Мы занимаем места, согласно подписанным карточкам. Я с грустью смотрю на свою – спутник герцогини Корф. Но тут подходит мужчина, одетый, как лакей, дворецкий этого дома. Он меняет таблички, и на своей я вижу – Михаэль. Я ищу взглядом Кристиана, занимающего место во главе стала, и он кивает мне.
- Он же не спросил моего имени, - негромко говорю Элеонор. За остальное я не беспокоюсь, я знаю все ножи и ложки, которые лежат передо мной. Какое блюдо бы не принесли, я смогу с ним легко справиться. Ужин проходит очень легко. Несколько раз я ловил на себе взгляд хозяина дома, но мне даже перестало быть страшно.  – А что потом, танцы? – я вдруг осмелел и прошу у нее. – Обещаете мне первый танец?

Я не знаю, что со мной происходит. Я будто тону в бездне ее глаз. Никогда раньше со мной ничего подобного не было. Не знаю, как вести себя. Мне уже давно не двадцать, я не робею и не смущаюсь, когда женщина смотрит на меня, но когда на меня смотрит Элеонор, я таю, и становлюсь невменяемым.
Не успеваю насладиться ее ответом, когда возле нас появляется мужчина, которому Элеонор совсем не рада. Краем глаза, я вижу, как Кристиан прекращает свой разговор, и теперь наблюдает за нами. Ее пальцы переплетаются с моими, и я в растерянности смотрю на это чудо. Мужчина тоже смотрит на наши руки, что-то говорит, но мы оба не можем расслышать этого, а потом уходит.  Кристиан ловит официанта что-то говорит ему, а я начинаю нервничать. Это все не мое, это все не для меня.
Межрдом объявляет конец ужина и приглашает всех пройти в тронный зал, где пройдет бал. Я бы предпочел убраться отсюда, например, на другой конец света. Но я в плену ее глаз. Я не смогу больше прожить без ее взгляда. Мы поднимаемся практически одновременно, сталкиваемся руками и смеемся. В этот раз я сам беру ее под локоть и веду в танцевальную залу. Несколько пар уже кружатся в танце, и я смелею на глазах, но во мне нет ни грамма хмеля.
Осторожно притягиваю ее к себе за талию, второй рукой сжимаю ее ладонь и смотрю в ее глаза. Я улыбаюсь. Впервые за долгое время я улыбаюсь. Марк вальсирует вместе с Келли в пределах моего зрения. Каждый раз, когда мы сталкиваемся взглядами с девушкой, она улыбается мне. Мне приятно, правда, и не льщу себе. Первый танец заканчивается так быстро, что я чувствую себя ущемленным. На какое-то время пары расходятся, освобождая центр зала. Я, поддаваясь общему настроению, веду свою даму в сторону.
- Элеонор, душечка, как давно вас не было на вечерах, - дама пожилых лет, поправляя пенсне, обращается к нам. Держу пари, она слепа, как черепаха, но я не позволяю себе сказать этого вслед. Она смотрит на меня. – Никак не могу вспомнить вашего спутника. Из какой он семьи?
Я удивленно открываю рот, потом закрываю его, закатываю глаза и отхожу на один шаг в сторону. Она идет за мной. Чудесная женщина во всех смыслах этого слова. Но сколько еще таких «черепах» будет на этом вечере.
- Элеонор, - пожилой мужчина машет рукой, привлекая наше внимание. Я останавливаюсь. Меня так воспитывали, хотя я хочу уйти, не хочу снова слушать, что я «иной». – Потрясающе выглядишь. Твой отец гордился бы тобой, - мужчина звонко целует ее в обе щеки, но я вижу смущение в ее глазах. Она не помнит, кто это или не знает, не имеет значения. – Твой спутник хорошо держится. Не позволяй этим акулам лишить его главного.
Я хочу знать, о чем он, но мужчина уходит так же быстро, как появился. Я провожаю его взглядом.
- Герцог из Ренфальд-Пфальц, - сообщают мне на ухо. Я вздрагиваю и вижу того самого мужчину, который приставал к Элеонор за ужином. Я напряжен, и это выдает мое негативное отношение к нему. – Боже, Элеонор, где ты нашла это отребье? Посмотри только на него.
Он смеется. Мерзко. Мне мерзко от этого смеха.
- Хотя ты всегда отличалась жалостью, подбирала кошечек и собачек, - продолжает этот тип, и я чувствую к нему ненависть. – А чего вы ждали? Думали, надели фрак, стоящий целое состояние и стали одним из нас? Вы в курсе, что у большинства здесь есть титулы, а остальные имеют состояния, позволяющие им оказаться здесь.
Он подходит слишком близко. Я вижу свое отражение в его зрачках. Мне становится дурно от запаха алкоголя, который исходит от него.
- Неужели ты серьезно думаешь, что герцогиня обратит на тебя внимание? Ей есть, чем заняться на вечер своего племянника, можешь быть свободен, - он толкает меня в плечо. И я взрываюсь.
- Знаете что, - я толкаю его в плечо в ответ. – Да будь у меня хоть тысяча таких фраков, я бы не хотел быть одним из вас. Никогда.
Я окидываю взглядом всех, кто оказался рядом с нами в момент этой сцены. Мой оппонент нагло улыбается, глядя, как я сотрясаю воздух впустую.
- Лучше не иметь ничего, но быть человеком. В прочем ВАМ этого не понять, - я просто взбешён. Кроме того в лице этого человека угадываются черты того мужчины, который больше двадцати пяти лет назад говорил, что мой народ не имеет права на существования и как был прав Гитлер, желая нас истребить. Если это общество наполнено такими людьми, я не хочу оставаться здесь ни минуты. – Простите, Эле…фрау Элеонор, можете вычесть из мой зарплаты….
Я не знаю, что сказать. Слова застревают в горле. Я просто отмахиваюсь и спешно ухожу. Краем глаза, я вижу, как Кристиан направляется к Элеонор, вероятно, чтобы усмирить наглеца, но меня это не волнует. Я был так глуп и наивен, полагая, что могу стать своим там, где всегда останусь чужаком. На выходе я буквально налетаю на Марка, едва не сбив того с ног.
- Михаэль, вы словно призрака увидели, - я не настроен с ним разговаривать, и оставляю его в недоумении, когда протискиваюсь мимо него, чтобы выскочить на улицу. Как же сильно я все это ненавижу. Я не смог закрыть глаза и победить в себе презрение к богеме. Марк что-то кричит мне в след, но я иду слишком быстро, а потом перехожу на бег. Я бегу, теряя силы, пока не оказываюсь в небольшом городке у подножия замка Кристиана.
Несмотря на поздний час практически во всех домах горит свет. Я иду по пустынным улицам. До меня доносятся голоса, и я сворачиваю в проулок, чтобы узнать, откуда они. Проулок выводит меня к небольшой площади, которая, вероятно, является центральной в этом городе.
Мальчишка лет тринадцати держит в руках скрипку, рядом с ним стоял мужчина средних лет, который за что-то отчитывал мальчишку. Это было мне крайне необходимо. Я подхожу быстро, прошу одолжить мне скрипку. Мужчина огрызается, что я могу ее вообще забрать и отвешивает сыну подзатыльник. Я забираю из рук мальчика скрипку и смычок и начинаю играть.
Я играю то, о чем плачет моя душа, и не вижу, как вокруг меня собирается народ. И лишь когда мне больше не хватает сил, я отрываю смычок от струн. Они смотрят на меня, женщины вздрагивают, мужчины смотрят серьезно. Это не та музыка, которую они хотя слышать, хотя и очарованы ею. Я задумываюсь на мгновение, а потом играю национальную и любимую мелодию. Сначала неловкие смешки и неловкие па, а потом толпа пускается в пляс вокруг меня. Они замирают лишь на мгновение, когда за ними останавливает процессия из трех человек. Я поднимаю голову и вижу Элеонор вместе с Марком и его подругой. Я смотрю на них невидящим взором, а потом снова начинаю играть, как будто их здесь и нет.

Я ловлю ее взгляд, и рука дрогнула, когда я брал аккорд. Никто не заметил фальши. Толстый мужчина с пышными усами перехватывает ее, когда она собирается подойти ко мне. Я узнаю в нем пекаря Лео, который владеет местным кафе-пекарней. Томас много говорил о нем, о кофе, в смысле. Я продолжаю играть. Смех и радость, которые я слышу, приятно ласкают мой слух. Они даже не знают, что сейчас лечат мою душу. Марк какое-то время смотрит на меня, а потом начинает хлопать, и вот уже танцует вместе с Келли. Я улыбаюсь. Кажется, я успел забыть о злости. Когда я заканчиваю играть, люди аплодируют мне. Я невесомо кланяюсь в разные стороны. Мужчина забирает у меня скрипку, а мальчик, кажется, уже готов начать играть прямо сейчас.
Она просит меня проводить ее до дома. И я просто киваю в знак согласия. На улице уже темно, на черном бархате неба появляются первые звезды. Моя благодарная публика расходится по домам. Элеонор удается убедить Марка, что все будет в порядке, и он вместе с Келли уходит обратно, а мы остаемся вдвоем.
Я знаю, как добраться отсюда до ее замка. Томас часто звал меня с собой по магазинам и на прогулку. Я жестом приглашаю ее начать наш путь. Мой пиджак расстегнут. У меня не столько идеальное телосложение, как у ее племянника, хоть возраст наш почти одинаков, но я не боюсь, что мой живот будет свисать над поясом брюк. Галстук бабочка развязан и покоится на моем плече. Мы молчим начало нашего пути.
- Элеонор, простите мне мою несдержанность. Обычно я не так реагирую на невоспитанных людей, - я все же решаю прервать нашу тишину. Ее рука покоится на моем локте. Мне кажется, мы гуляли так целую вечность. Эта мысль заставляет меня грустить. Она герцогиня, и тот мужчина с вечернего раута прав. Как бы я не оделся, я  все равно останусь бедным скрипачом, который плакал над обломками своей скрипки. – Простите, что испортил вечер.
Мы оба знаем, что это не так, но мое воспитание заставляет меня принести извинение. Иногда мне хочется забыть о том, что интеллигент, но я не могу этого сделать. Моя семья много вложила в меня, чтобы я мог легко отвернуться от этого. Я хочу спросить ее о другом вечере, но не решаюсь.
Мы входим в ее владения с другой стороны. Впереди растут раскатистые деревья, между ними я вижу небольшое озеро. Мы идем к нему. Если подняться по тропинке, можно сразу же выйти к замку. Мы не торопимся. Будто понимаем, что когда перешагнем порог дома, то все это таинство останется позади. Мы не спешим к тому, что скоро должно закончиться. У самой тропинки лона спотыкается о корягу на земле и едва не падает. Я во время подхватываю ее и обнимаю за плечи. Очки сбились на переносице, но даже без них я вижу, как она прекрасна. Мы так близки, что может случиться непоправимое. Я не могу этого допустить. Больше всего на свете я хочу поцеловать ее, но не могу. Я не могу так поступить с ней.
- Вы в порядке? – участливо спрашиваю я, и, придерживая ее за плечи, веду по тропинке. Я не прощу себе, если не сделаю этого, но так же не прощу, если поцелую ее. Все зашло слишком далеко. Томас встречает нас у дверей, что лишает меня возможности снова подумать о краже поцелуя с ее губ. Я благодарно киваю старику, терпеливо жду, пока они о чем-то поговорят, и провожаю ее до дверей комнаты. У меня есть шанс. Всего одна возможность, но я ею не воспользуюсь. Вместо этого я галантно целую ее руку и ухожу прежде, чем она скроется за дверями своей комнаты.
Этой ночью мне не спится. Я лежу на кровати и бесцельно смотрю в потолок. Игоря в комнате нет. Должно быть, он сегодня ночует у своей подруги. Я рад за него. Но от этой мысли сильнее ноет под ложечкой. Решение приходит быстро. И сделать я все должен быстро, промедление заставит меня колебаться. Вновь.
Я встаю с кровати, сажусь за стол и пишу заявление об увольнении. Мне часто в детстве говорили, что у меня красивый почерк. Я долго смотрю на документ, но не любуюсь им, я думаю о том, насколько я прав. Игорь приходит под утро и весь светится от удовольствия. Я улыбаюсь ему, но не могу скрыть своего волнения. Он не задает вопросов, но я знаю, что сейчас он гадает, что произошло.
Я спускаюсь по лестнице. Замок еще только пробуждает ото сна. В ее кабинете никого нет, а дверь, как всегда, приоткрыта. Я оставляю свое заявление на столе и выхожу. В дверях я сталкиваюсь с Томасом. Я не могу смотреть в эти преданные глаза и отвожу взгляд. Но все же иду за ним, когда он зовет.
Откуда я могу знать, что Игорь в этот момент спускается с лестницы, смотрит нам в след и идет в кабинет. Откуда я могу знать, что он ищет на столе герцогини, а когда находит, то отказывается застукан на месте преступления. Будто подросток он прячет листок бумаги за своей спиной, но все же сдается под ее строгим взглядом. Игорь отдает ей мой заявление, а я в этот момент пью чай в коморке дворецкого. Томас молчит. Он знает, что может заставить меня остаться. Он дает время на раздумья.  Дворецкий же тоже не знает, что Игорь смотрит на герцогиню, читающую заявление, и сердце его бешено колотится.
- Он хороший человек, - заверяет Игорь. – Просто…Все так сложно, фрау Элеонор. Мне кажется, Мишка никогда не верил в то, что люди меняются. И никак не может понять, почему образ той, которая унизила его когда-то давно не может сложиться с вашим.
Игорь замолкает, потому что знает, что сболтнул лишнее.
- Простите, - выдавливает мужчина. Его высокие скулы заливает румянец, и он выходит, не спросив разрешения. В дверях он сталкивается со мной. Я удивлен, он растроен.
- Игорь?! – спрашиваю ему вслед, но он машет рукой и вбегает вверх по лестнице. Я обескуражен поведением друга, и постучав об открытую дверь захожу в кабинет. Мне нужно забрать подписанное заявление. – Доброе утро.
Оно совсем не доброе, судя по ее отрешенному выражение лица. А я стою в дверях, не решаясь пройти дальше. Мне, правда, не понять, кого я вижу перед собой ангела, проникшего в мою душу, или того самого беса, унизившего меня однажды. Самое странное, что я готов принять оба образа, но это зависит не от меня.

Я прохожу в кабинет, хоть и не собирался этого делать. Нужно было уйти. Просто развернуться и уйти, но мое воспитание не позволяет мне уйти, особенно, после того, как меня пригласили войти. Я гадаю, что произошло. Это мое заявление сделал о ее такой хмурой? Если так, я буду долго винить себя в этом. Сажусь в кресло для посетителей и жду, когда она начнет говорить. Элеонор говорит о том, чего я никак не ожидал.
Узнала? Для меня это становится новостью. А она продолжает говорить. Я ловлю каждое ее слово. И каждое слово отдается болью в грудной клетке. Как же я был глуп. Я злюсь на себя.
- Вы готовы мне помочь? - выходит даже злее, чем я бы хотел. Я не хочу унижать ее, не хочу обижать, но я тоже хочу кое-что сказать. - Для вас это просто игра, не так ли? Для вас я всего лишь артист вашего театра, с которым вы не знаете что делать. А я знаю, что я могу делать. В моей стране не так ужасно, как вы себе представляете. Да, меня ожидает там только бедность, но там моя гордость. Там мой дом. Что я получаю, оставшись здесь? Работу. Бесценно, особенно если учесть, на кого мне придется работать.
Я проклинаю себя и свои слова. Я проклинаю Томаса, который показал мне ее с другой стороны. Я проклинаю тот день, когда мы встретились. Я ненавижу себя за свою слабость. Я не могу остаться здесь. Я и не смел мечтать, что она предложит мне остаться с ней. В моей голове все перемешалось. Я будто, схожу с ума от того, что не могу выделить ни одной явно мысли. Ее слова прожгли огромную дыру в моем сердце. Я чувствую, как исчезает моя любовь.
- Нет, фрау Элеонор, с вашими деньгами и вашими связями, вы найдете любого скрипача, который будет делать то, что вы захотите, и не будет выбиваться из общества, к которому вы принадлежите. - мне противно от собственных слов.  Что я делаю, зачем я говорю все это? Так легко разбить чашку, но склеить ее бывает невозможно. Я снова ловлю взгляд ее голубых глаз, и пропадаю. Зачем она мучает меня. Почему нельзя расстаться тихо, почему она не хочет отпустить меня? Поднимаюсь на ноги, беру из ее рук листок бумаги и снова кладу его на столе перед ней.
- Ты должен понимать, что если ты уйдешь, то это будет на всегда. У тебя не будет дороги обратно, - Томас возник из ниоткуда. Я еще раз думаю о том, что этот лакей имеет огромное влияние в этом доме. Я оборачиваюсь к нему, хочу ответить что-нибудь едкое и колкое, но не могу произнести и слова. Опускаю взор - мне стыдно. Я хотел ткнуть в нее рукой, и как в детстве, свалить всю ответственность на нее, но не могу.
- Думаешь, я не знаю? Я не хочу уходить, но я здесь не нужен. Не я, - мне больно и горько. - Подпишите это заявление, и вы никогда больше меня не увидите.
В голосе слышны слезы. я сам едва не плачу. Впервые я понял, что люди меняются. Я захотел это увидеть, я ощутил это. Но эти изменения не касаются меня. Я как был никем, полным ничтожеством, так им и остался. Это не окружающие были виноваты во всем, а я. Единственный. Во мне борется желание гордо смотреть ей в глаза и сбежать. Я хочу сбежать, как всегда сбегал от всех своих проблем. Но разве сейчас не самое время перестать бояться и встретиться с ними лицом к лицу. Я поворачиваюсь к Томасу спиной и смотрю на нее. Я жду того, что она подпишет это заявление. Или нет? Я жду от нее немного большего.
Я точно знаю, что моя жизнь уже никогда не будет прежней. Дело не в том, что я вкусил богатой жизни и не смогу снова переключиться на свою бедность. Дело в том, что я познал радость человеческого тепла. Я захотел кого-то согревать, отдавать себя. И чувствовал тепло другого человека. Без этого мне будет трудно идти дальше. Мне будет трудно дышать без ее улыбки. Грустно смотреть в окно, и знать, что я никогда не увижу ее следов. Я сам обрекаю себя на это одиночество, которого никто не заслуживает. Всего лишь потому что я так глуп. Вряд ли найдет глупец хуже, чем я на этой планете.
Я стою возле стола, указательным пальцем едва касаясь поверхности стола. И жду. Жду чего-то, что может изменить мою жизнь. Чтобы не произошло, это ее обязательно изменит.

Я отказываюсь слышать то, что слышу. я не хочу этого. Не хочу этих слов, но они долетают до моего сердца. Как же она не может понять, что мне не нужна такая помощь? Мне просто нужно, чтобы кто-то был рядом, кто-то поддерживал меня. Кто-то, кому не все равно. Я слишком о многом прошу, слишком о многом мечтаю. Но я человек творческий, без фантазии моя жизнь никчемна. в прочем так и есть.
Элеонор выгоняет Томаса, и я чувствую, что задыхаюсь. Она не хочет подписывать документ, и я жду очередную отповедь, а вместо этого слышу слова, которые мечтал услышать, но слышал только во сне. Я моргаю часто, пытаясь смахнуть с ресниц влагу. кажется, для мужчины я слишком часто плачу. Вместо слов, я просто беру ее за руки, рывком заставляю подняться, и вот мои губы накрывают ее, вторгаясь в то пространство, которое я хотел сохранить. Я сжимаю ее в своих руках, ставшую внезапно такой хрупкой, и боюсь, что она исчезнет, стоит мне открыть глаза. Я срываю свой первый поцелуй в такой эмоциональной обстановке, что меня бьет крупная дрожь, но я не отпускаю ее от себя. Я боюсь ее потерять.
- Прости, - шепчу я в ее нежные губы. - Прости...прости...
И покрываю ее лицо рваными, быстрыми поцелуями. Я сажусь в ее кресло и утягиваю ее к себе на колени, прижимая к своей груди. Я обнимаю ее так, как никогда никого не обнимал в своей жизни.
В моей груди бешено стучит сердце. Никогда я не испытывал ничего подобного, даже похожего. И мне нравится то чувство, которое завладевает моим сознанием. Элеонор Корф, гордая и не преступная герцогиня, в моих руках, и я хочу стать для нее принцем на белом коне. Я хочу кутать ее вечерами в колючий плед и согревать ее ладони горячей чашкой чая. Я хочу сидеть с ней у камина, держа в ладонях чашку с горячим глинтвейном и рассуждать о прошедшем дне. Я хочу ждать ее вечерами, а когда она будет возвращаться домой, я буду готов задавать вопросы о том, что сегодня сделал ее фонд. Я готов стать для нее кем угодно, кем она только захочет меня видеть.
Я прекрасно понимаю, что не смогу стать главой семьи. И не потому, что она не позволит. Глава этой семьи – Кристиан. И это ничего не изменит. Не знаю, но мне показалось, что ее племянник может принять меня в их семью. Мне хочется быть частью этой династии, хотя бы потому что, по сути, у меня самого никогда не было семьи. Все, что у меня было лишь отголоски памяти, которые я хранил в своем сердце. Горячем сердце.
Я ловлю ее лицо в свои ладони и просто смотрю в глаза. Эти голубые глаза покорили меня, стоило мне однажды посмотреть в них. Я долго бежал от себя, от своего я, пока не услышал слова признания.  Страх остался. Он все еще теплится на глубине моего сознания, но я с ним справлюсь.
- Я не должен был, - признаю я, хоть сделать это очень нелегко. Я не должен был вообще начинать все это. Мне нужно было или признать, или не соглашаться ехать в Германию вместе с ней. Но я испытывал судьбу, и, в конце концов, получил свою награду. Этого так мало, но этого достаточно, чтобы я снова чувствовал себя живым. – Я влюбился тебя, когда только пришла в наш театр, тогда ты была вся в белом. Я недоумевал, как такое могло произойти со мной, ведь я уже не молод. Я отгородился от тебя, когда узнал, а это случилось сразу же, но я никогда не жалел, что приехал сюда. Я узнал самое главное, я понял самое главное. Люди меняются, если они этого хотят. Я понял, что я сам был венцом всех моих проблем, и захотел измениться. Ради тебя, чтобы ты меня увидела, узнала.
Я целую ее руки, нежно глажу ее кожу. Я никак не могу поверить в собственное счастье.