17 февраля.
Регина Люция.
Двадцать восемь лет.
Профессия: психиатр.
Место работы: капитолийская наркологическая клиника.

Пациент ведет себя вызывающе и бунтующе, соотвественно образу и слухам, которые о нем ходят. Субьект не желает развенчивать миф о себе, агрессивно реагируя на лечение, оскорбляя персонал, врачей и других пациентов. Групповые сеансы решено отложить на второй курс лечения, пока же сосредоточиться на личном общении с пациентом. Ожидается, что субьект пойдет на контакт весьма неохотно, выказывая неуважение и возможно, игнорируя всякое внимание врача.
Метод подхода к пациенту:

Рука замирает над рабочим блокнотом, в котором содержатся все мои данные на пациентов, все мысли, впечатления, прогнозы и рекомендации. Записи с бесед, наблюдения со стороны. Эта книжечка – на вес золота, ни один уважающий себя психотерапевт без такого не может обойтись.
Я не была ярым представителем психологических снобов. Я была хороша в клинических случаях, когда пациенты безнадежно подавлены, безнадежно пропащие и их мозг безнадежно мертв. Я долго работала с суицидниками, которых по счастливой случайности удалось спасти от ошибки. Многие из них после моих сеансов все-таки завершали свое существованиеи этот фактор намекнул мне, что лучше заняться людьми не настолько тяготеющими к веревкам и балконам.
Наркоманы – были теми же суицидниками, но только не хотели этого признавать. Это было забавно с точки зерния психологии, скучно, с точки зрения человеческого фактора. И стоит отметить, что как ни крути, а наркотики хоть и часто приводили к смерти, но пользователи такого вида самоубийства умирали в блаженном угаре, не понимая, не осознавая, что с ними происходит. Они были хуже обычных самоубийц. Они были идиотами.
Я бы и не поступила на работу в эту клинику, если бы не одно большое обстоятельство в виде моей больной матери, которая содержится в соседнем копусе психиатрии с диагнозом: шизофрения. Лечить ее мне, конечно, было запрещено из вопросов этики, поэтому записав ее как Оливия Терус, я стала лечить незнакомую мне женщину. Она содержалась в этой клинике уже долгих 7 лет, 3 из которых я официально работаю в наркоклинике.
Наркоманы – слабые, раздражающие меня нелюди, не способные и двух слов связать после того, как их вены прочистят от той гадости, которую они вкалывали в себя. Больница была одной из лучших и я не могла попасть в просак, доводя клиентов до самоубийства, едва их, словно птенцов выпихивали из гнезда. Уровень жесткости требовалось убавлять, отчего работа становилась менее нервной и более тихой. Некоторые особо шумные персонажи тут же успокаивались, едва им вкалывали седативное. Жалкое зрелище.
Капитолий был богат на отбросов, которых нельзя было мне так называть, опять же по моральным и этическим нормам. И многие из этих людей попадали под руку именно мне.
Как говорится, психологи не лечат, они поддерживают пациента, когда он сам хочет вылечиться.
Мужчина, чье имя красивым почерком было записано у меня в тетради – был одним из тех отвратительных субьектов, котораые не желали лечиться, которых упекли росдвтенники и которые, стоит им выйти за порог больницы, побегут не избавлять мир от своего существования, а снова колоться и обдалбываться. Бесполезная трата времени, но я все равно жду, когда мой новый пациент, за которым я наблюдала почти две недели, явится ко мне в кабинет на первый личный сеанс. Я уже знаю, что беседа будет не из легких, но совсем не расчитываю, что этот заносчивый и грубый козел не явится вовсе.
- Мисс Люция, я нашел его. Они сидит на скамейке в парке. Мне его привести?
Тулий – мой помошник. Большой шкаф с грозным взглядом, производящий впечатление тупого качка. Но я бы не взяла себе в помошники бревно. Мальчик закончил один из лучших факултетов по психологии и был бы неплохой заменой мне. В перспективе. А пока набирался опыта, наблюдая за мной.
- Не надо, милый. – говорю я, закрывая дневник и с легкой улыбкой, качая головой. Настроение у меня сегодня не самое лучшее, поэтому улыбка на губах так и цветет. Жаль пациенты не могут ощутить это на себе. Но процесс копания в мозгах тоже был не самым приятным для моих клиентов. А для меня – весьма увлекательным.  – Когда пациент желает подышать свежим воздухом, разве это плохо? Погода просто прекрасная. – и правда солнечно для конца февраля. – Так почему бы не побеседовать под открытым небом?
Я выхожу из-за стола и иду в сторону двери.
- Мисс, это его первый визит. Не будьте строги.
Я пожимаю плечами. В тулии было то, чего не было во мне – жалость к беднягам. Я же была довольно радикальна в этом вопросе. Наркоманы выбирают свой путь сами и в основном все мои пациенты плачутся о том, как им плохо, как они ошиблись. Нервы не выдерживают чистки.
- Он сбежал, мой дорогой. Трусость у наркоманов – распространенное явление. Вот увидишь, через пару недель, он будет плакаться на этом диване, какую ошибку в своей жизни он совершил.
Мы идем по длинному коридору в сторону улицы.
- Он довольно шумный пациент. Вы же сами сказала, что он агрессивен.
- Но сколько страха скрывается за этими криками. – мы выходим на улицу. – Не ходи за мной. Я побеседую с ним сама.
Вышагивая в черных лаковых туфлях на немыслемой шпильке, в таком же черном платье,обтягивающем талию, длиной доходящем до колена и с выразительным декольте, которое на грани между пошлостью и деловитостью и ищу глазами своего пациента. Он один на скамейке и напротив него тоже никого нет. Конечно, ни один человек в здравом уме не подойдет к этому психу, чтобы побеседовать о погоде. Кроме меня. К счастью, я не псих. Я с ними работаю.
Присаживаюсь на скамейку, напротив Сцеволы, закидывая ногу на ногу. Меня и не принять за врача, но и за местную рвань я тоже никак не прокатываю. Мой взгляд направлен на Сцеволу и я пытаюсь понять, что вертится в голове у этого человека. Но невольно отмечаю и внешние качества. Худоба ему определенно не идет. Голова выбрита и только-только начала обрастать. Костяшки на руках сбиты, порез на лбу, синяки под глазами. Мелкий, хилый. И это – гроза почти всей клиники.
Я по-прежнему улыбаюсь, но молчу некоторое время. Слова пациента летят мимо меня, я не ведусь, потому что размышляю с чего начать наш разговор. И все-таки мистер Сцевола – счастливчик.
- Вы когда-нибудь хотели покончить с собой? – спрашиваю я, внимательно следя за реакцией больного по всем показателям человека. – Или наркотики приносили вам такой необходимый покой после смерти вашей подруги?
Я не меняю выражения лица, не выказывая ни каких эмоций. Мне ни приятно, ни противно. Это просто моя работа. Пациент жесток к себе и другим, не способен принять сложившуюся ситуацию адекватно, не желающий вылечиться. По большому счету, проводить с ним беседы – пустая трата времени. Но я – профессионал и не могу позволить себе опуститься до эмоций в лечении.
- Простите, я не представилась. Я – Регина Люция, ваш психотерапевт.  – протягиваю руку в знак знаомтсва. - И на протяжении всего вашего лечения, буду помогать вам справиться с вашей утратой и зависимостью. Если вам так хочется проводить сенсы на свежем воздухе, я не могу быть против, однако это затруднит вашу реабилитацию. Много тем требуют обстановки тет-а-тет. Поэтому я все же рекомендую переместиться в мой кабинет, чтобы нам никто не мешал. У нас много времени впереди, мистер Сцевола, чтобы узнать вас лучше. – я делаю короткую паузу, чтобы удостовериться, что пациент меня с лышит и слушает. – Можете обращаться ко мне как доктор Люция или мисс Люция.

Мой метод работает и пациент оживает, словно куча дерьма под вентилятором. Глаза разве что не светятся, стоит мне завести тему про его больное. А никто и не говорил что будет легко. Он же не рассчитывал, что с ним тут будут сюсюкаться и сопереживать ему в его горе? Бедный-бедный мистер Сцевола. Он даже не представляет, что за психотерапевт ему попался. Будь на моем месте Тулий, этот Сцевола съел бы его с потрохами. Мне повезло что у меня большой опыт общения с отбросами как на работе, так и вне ее. Поэтому я смеюсь после его слов про минет. И это все, на что вы горазды, гроза всех врачей и наркоманов?
- Вам не стоит меня бояться, мистер Сцевола, я не кусаюсь и только хочу вам помочь. Или мне нужно называть вас по имени? Ваш искрометный юмор… Вы любите игры? Судя по всему, вы – азартный игрок, не боящийся потерять пару клыков в схватке, лишь бы последнее слово осталось за вами.
Он так и не пожимает мою руку, но я и не рассчитывала. Это был скорее жест необходимого этикета. К сожалению, моя работа обязывает. Единственное мое счастье, это то, что никто не стоит над душой и не ставит мне рамки, что я могу говорить, а что – нет. Наркоманы – существа слабые и все что нужно сделать, просто надавить. На ту или иную больную точку, которая есть у каждого и даже вот этого глупого костлявого общипанного павлина, который строит из себя, как минимум орла. И он забывает, что я о нем знаю все, вплоть до размера его мозгов. А он – понятия не имеет, кто я такая и откуда взялась.
Эту жертву аборта не сравнить с братом. Рем Сцевола такой же шумный, но очень приятный собеседник. Мы разговаривали с ним всего однажды, когда врач представил меня как будущего психотерапевта его брата, удостоверяя господина Сцеволу, что его брат в самых надежных руках.
- Еще и прекрасных. – улыбается он, пожимая мою руку и целуя ее. – Я бы и сам не прочь, чтобы такие руки залезли мне в голову.
- Боюсь, что вам придется пожертвовать очень многим, чтобы оказаться у меня на приеме. Поверьте, оно того не стоит. – отшучиваюсь я весьма холодно.
Сцевола-старший принимает тонкий намек, но на следующий день я нахожу в кабинете букет цветов с карточкой, в которой значится, что предназначался этот веник для его брата, но по ошибке попал ко мне. Букет отправился в корзину с мусором, вместе с карточкой. Дешевые фокусы и флирт меня не впечатляют. Такого мне хватает и на вечеринках, которые я посещала довольно часто, чтобы отвлечься и распустить извилины мозга, которые днем от вида умалишенных нариков сплетаются в тугой узел, который и топором не разрубить.
Я вижу, как нагло мой пациент уставился в вырез моего платья. Какое извращенство. Какая гадость. Он настолько отвратителен, что улыбка слетает с губ и я их слегка поджимаю в недовольной ухмылке. Его ужимки не производят на меня впечатления. Актерской игре стоит отдать должное, он прекрасно продержался секунд 10, но видимо желание подгадить и оскорбить, прижать во всех смыслах соперника, возымело вверх и теперь мистер Сцевола активно поддается этому желанию, включившись в игру. Он и правда азартен, а это очень плохо, потому что играть с ним никто не будет и он ошибается, если думает, что ему тут нашлось новое развлечение. А судя по его взгляду и желанию вывести меня из себя, он действительно хочет поиграть. А я пока что покопаюсь у него в голове.
Я поднимаюсь со скамейки и таким образом обрываю всякий зрительный контакт пациента с моей грудью. Пока зрительный не перешел в стадию осязательного.
- Давайте пройдемся. – предлагаю я собеседнику, с которым конечно никакой беседы у нас сегодня не получится. – Если конечно, ваши половые дисфункции не мешают вам ходить.
Я не спускаю ему оскорбления и не собираюсь впредь. Потому что этот человек должен хорошо осознавать: я ему не подружка, не шлюха, не родственница, не жена. У нас профессиональные отношения. Я – сверху, он – снизу. По-другому не будет. У меня на руках вся его история, у него – ноль. Мы заведомо в неравных положениях и он это знает, но боится осознать. Потому что с осознанием, придет слабость, придет понимание, что он может проиграть кому-то. Раз он так любит игры, он должен это понимать.
Я завожу руки за спину, пока иду по узкой дорожке вдоль парка. Со стороны можно подумать, что это беседа двух старых друзей, но только никакие мы не друзья и даже не знакомые.
Знакомство с пациентом можно сравнить с приручение дикого зверя. Дрессировщику долго приходится ходить вокруг клетки с животным, кормить его, разговаривать с ним, чтобы животное привыкло к голосу будущего хозяина. Это очень долгий и утомительный процесс. Но результат, когда ты заходишь в вольер и это дикая неприрученная тварь, начинает есть у тебя с ладошки, превосходит и окупает все затраченные силы. Так и с психотерапией, с пациентами. К концу реабилитации они становятся ручными, покорными. Сцевола тоже станет таким.
- Правильно ли я поняла вас, мистер Сцевола, что употребляя наркотики, вы чувствовали себя мужчиной? – и конечно, речь уже далеко не о гениталиях. Просто в каждой шутке есть доля правды. А этот зайчишка-трусишка прячет себя за колкостями. И чем агрессивнее атака, тем глубже пустота внутри атакующего. – Я вынуждена вас огорчить, мистер Сцевола, но если в мужчине изначально нет ничего мужского, и он – ничто иное как похотливое животное, то никакие наркотики ему не помогут. – еще один ответ в сторону его попыток меня задеть намеками, что мое место как женщины, только под мужским телом, и что мой язык должен быть занят чьим-то членом. – Вы пережили утрату. Потеря любимого человека – не редко становится причиной потери себя. Как часто вы употребляли после смерти Сабины? Какой смысл в этом видели?
Проблема Нерона Сцеволы в том, что я всегда буду поднимать эту тему, а он не сможет вечно ее игнорировать, потому что грызет изнутри. Грызет вены этот остаток наркотиков в крови, словно личинки пробивающиеся через кожу.

Отредактировано Regina Lucia-Scaevola (2015-03-25 13:04:41)

Наркоманы – всего лишь слабые бьющиеся в предсмертных муках тупые, пустые на голову нелюди. Я столько их видела, столько этих отбросов прошло через мои руки. Если бы я только могла, если бы только моя репутация не зависела от количества смертей моих пациентов, я бы оторвалась на этих несчастных по полной. Капитолий стал бы чище и эти, чудаки, перестали бы мучиться и мучить других своим существованием. Я была бы прекрасным президентом!
Я едва не произношу эту фразу вслух, после проникновенной речи для Сцеволы, когда оборачиваюсь, чтобы дождаться его ответа и не вижу его рядом. Я оборачиваюсь полностью в поисках своей жертвы. Он сбежал, этот трус опять сбежал. Боги, он невыносим, он так жалок, такой трус! Сколько же в нем страхов, что он даже ответитьне может, нагрубить, а просто сразу сбегает и только пятки сверкают. Ну и где он? В палате, дома, в Двенадцатом? О, нет!
Эта жертва аборта стоит и мочится в фонтан. У всех на глазах, а глаз очень много. Я вижу как к нему направляются санитары, чтобы вразумить это тупое безмозглое создание. А я в этот момент закипаю от злости, потому что эта свинота позволила себе проигнорировать меня таким наглым образом, не пойдя за мной, так еще и проявляет такое открытое неуважение. В моей практике было многое, пациенты кричали, плакали, плевались, умирали. Но мочиться в фонтан! Это высшая степень неуважения, наглости и засранства.
Я сжимаю руки в кулаки и быстрым шагом иду в сторону Сцеволы. Жестом я приказываю санитарам не прикасаться к Нерону, но держаться недалеко. Я складываю руки на груди и с поджатыми губами смотрю на свою жертву, которая решила ортачиться. Он просто не понимает, что мне от этого только интереснее и я не замечаю, как втягиваюсь в его игру. Я подхожу к самому моменту, когда процедуры мужчина заканчивает. Предложить ему искупаться в фонтане грозит тем, что я просто схвачу его за глотку и утоплю собственноручно. Мне никогда еще так сильно не хотелось ударить ни пациента, ни мужчину, ни человека в целом. Он не будет первым, но он пожалеет, что я захотела это сделать.
- А вы знатный гавнюк, Нерон, да? – говорю я, не спуская взгляда с его глаз, которые сейчас горели огнем азарта на худом лице. – И это невыразимо занимательно. Вы позволите, я на вашем примере напишу диссертацию? Уверена, вам захочется оставить о себе хоть что-то потомкам, после того, как попытки вашего брата вернуть вам жизнь не увенчаются успехом.
Я смотрю на санитаров и и они тут же скручивают Сцеволу за руки, так что тот прогибается передо мной.
- Но знаете что, вам очень повезло, что я ваш психотерапевт. Потому что я доведу вас до такого состояния, что при одном лишь упоминании наркотиков, вас начнет выворачивать так, что свето белого за блевотой не увидите.
Я наклоняюсь к нему, пока шиплю злобно эти слова. О да, что может быть лучшим стимулом для врача в излесении пациента, чем личное оскорбление. Нерон захотел отличиться, захотел стать любимчиком, фаворитом. У него это получилось. Но я клянусь, он вскоре очень пожалеет, что добился такого особенного отношения к себе.
- Жду вас завтра в своем кабинете, Мистер Сцевола. – я не обращаю больше внимания на его предложение называть его по имени. Никаких близких отношений между нами не будет. Схема психотерапевт-мой-друг здесь не сработает. О ней с самого начала не шло речи, но теперь он еще и выставил определенные отношения между нами. О да, отношения совершенно точно были. И это аукнется ему сполна.
Санитары так и уводят его, хотя Сцевола вроде предпринимает слабые попытки вывернуться. Боги, ну почему я не устроилась в тюрьму, а Сцевола – не залюченный. Я бы не отказалась применить к нему физические меры воспитания. И к сожалению лечение электрошоком тоже уже давно не в ходу. Я была бы не против опробовать электричество на нем, том кто управляет лампочковой корпорацией на пару с братом.
Санитары-молоджчики должны были предупредить Сцеволу, что если он не явится на сеанс сам, то его приведут. Это не курорт, и у него тоже есть обязанности. И едва он переступает порог моего кабинета в сопровождении медперсонала, я расплываюсь в улыбке.
- Увы, фонтана у меня здесь нет. Но отдельная уборная к вашим услугам, каждый раз, как я упомяну Сабину.
Тулий остается в комнате, хотя бы для того, чтобы угомонить Сцеволу если тот будет порываться сбежать. Но сегодня пациент кажется не настроен бегать. И говорить.
- Обсудим вашу реакцию на мои слова? – вопрос звучит скорее как утверждение. – Когда речь заходит о вашей погибшей подруге, вы закрываетесь, мистер Сцевола. Что вы чувствовали, когда проснулись и увидели ее мертвую? Было ли это отвращение или злость? Вы бросились ее откачивать, насколько мне известно, прекрасно понимая, что тело ее уже остыло. Какие были в вашей голове мысли, когда вы пытались вернуть к жизни труп вашей подруги?
Стреляю одну фразу за другой и вижу, как каменеет лицо Сцеволы. Он внешне и спокоен, но вот все равно уже нет в нем той небрежности, которуя я наблюдала, пока он отмачивал шуточки на скамейке. Трус. С головы до пят – трус. Сеансы психотерапии нужны не для того, чтобы плакаться в жилетку, а для того, чтобы озвучить то, о чем постоянно думаешь. Но он даже думать об этом боится, боится показать эмоции. Он – тряпка, пусть и со всеми своими выебываниями. Отвратителен и гадок.

Мой любимец продолжает отжигать свои искрометные комментарии и шутки. Ну что ж, шутник, как долго ты продержишься, потому что я могу так веееесь день. И это ведь не меня промывают, не выжигают токсины из организма, будто газовой горелкой проходясь по венам. Сколько сравнений я слышала от пациентов, когда они рассказывали про процесс детоксикации. Как сильно мои сломанные наркоманы злились и плакали, изо дня в день проходя через эту процедуру. А я только слушала и наблюдала, как они тощают, бледнеют, зеленеют. Процесс не отличался особой эстетичностью. Но и употребление не было сродни пробежке по дивному лесу.
Дурь всегда несла за собой ворох опасностей, грязи, страхов. Уснуть и не проснуться, захлебнуться рвотой (случай Сабины), поймать СПИД, упасть с крыши, где употребляешь под небосводом звезд. Романтика. Но жизнь – это риск и она у нас одна, так почему бы не попробовать закинуться и ощутить все прелести жизни. Не это ли крутилось в голове у этих отбросов, которые искали яркие ощущения от жизни?
Вот сижу я, напротив Сецволы и размышляю, чего это ему так приспичило употреблять вообще? Он – порядочная заноза в заднице и если ему так необходимо было почувствовать остроту жизни, то можно было просто нарваться на какую-нибудь драку, где бы его отпиздили до коматозного состояния, где мультики ловишь круглосуточно на одном из мозговых каналов.
- Вы спустили ее в фонтан, мистер Сцевола. Ее и свою жизнь.
Он переводит стрелки. Ему явно не нравится, что я говорю о Сабине, потому что не то что огрызается, но желает поговорить о моем отношении к нему. Считает, что я свожу личные счеты. Правильно считает. Я могу себе это позволить, потому что моя работа – копаться в его мозгах, его работа – отбрыкиваться и изображать из себя жертву. И конечно, я могла бы рассказать ему о методах лечения, что к каждому пациенту подход подбирается индивидуально… Но кого я обманываю? Я хочу довести Нерона до истерики, крика, дебоша. Как он захотел вывести меня из нирваны профессионального психоанализа, так и мне теперь нужно довести его до пика, чтобы выплеснул все. Это будет исходная точка. К сожалению, Сцевола слишком зациклен на себе и на своих сожалениях, чтобы понять, что настоящая терапия еще даже не началась.
Сегодня была неплохая реакция. Сжалиться или продолжить? Сжалюсь. Пусть подумает на досуге, пусть вспоминает, как обнаружил ее труп. Ведь лекарства, которыми его пичкают очень хорошо прочищают память. Очень много начинаешь осознавать, а воспоминания, которые прежде пытался стереть, внезапно начинают светиться во сто крат ярче, чем прежде.
- Все, мистер Сцевола. Можете идти. – не прошло и половины сеанса, но я отпускаю его.
Дни шли за днями. Вопросы за вопросами.
- Чувствуете ли вы вину за то, что она погибла? Если бы вы пытались откачать ее, пока она была еще жива, вам стало бы легче?
Сеанс за сеансом, страница за страницей.
- Вот салфетки, мистер Сцевола. На случай, если кислота или раствор с героином польются из ваших глаз. К слову о героине. У вас когда-нибудь были галлюцианции? Кого вы в них видели? Сабину, обвиняющую вас в ее смерти или, может быть себя, вновь и вновь откачивающего подругу?
Как долго все продолжалось, я и сама не знаю, но я видела, что с каждым сеансом, Нерон сцепляет зубы все крепче и крепче. Слышала его все более гнусные и отвратительные комментарии на мой счет, которые порой доводили меня до того, что я завершала сеанс сама.
- Кто бы инициатором употребления в вашей паре? Вы или она? И если вы, то чувствуете ли вы вину за то, что фактически убили ее?
Как много лилось грязи из его рта, когда я откровенно заставляла его вспоминать. Он не мог заглушить боль в себе, ему было просто нечем. У него отобрали все, чем он мог бы себя поранить, вытравить физической болью воспоминания об ушедшей любимой. Впрочем, бывает ли у наркоманов любовь? Они продадут родную мать за порошочек, настолько сильна их зависимость. И в Сцеволе, как я вижу, не осталось ничего человеческого. Когда он выйдет из клиники, он вернется к употреблению, я это знаю, я вижу. Он уже не брат, не руководитель корпорации, он даже не человек. Ходячий труп, который оставил себя возле покойной подружки.
28 февраля.
Пациент продолжает упираться и не проявляет желания идти на контакт в беседе. Он резок, зол. Порой слишком шумный, порой, напротив, погружается в прострацию, игнорируя мои слова. При дальнейшем таком развитии событий, я буду рекомендовать сменить психотерапевта, иначе пациент может не получить необходимого лечения.

Закрываю блокнот. Боги, на этого Сцеволу требуется отдельный рулон туалетной бумаги, чтобы туда записывать все мои наблюдения на его счет. Почему рулон? Забавно, я так долго и проникновенно веду с ним беседы, что у же совершенно точно знаю, на что ему пойдут мои записи. Мне и самой все это надоедает. Никакой ответки уже столь длительный срок, а через неделю его выписывают домой на попечение брата. Тоже на неделю. Потому что пациент должен проверить себя в большом мире, насколько велик прогресс его лечения. И глядя на Нерона, я понимаю, что прогресса никакого.
Я смотрю на часы и поднимаюсь, накидывая врачебный халат. Увы, когда общаешься или проводишь время с психами, такой просто необходим. Особенно мне. Ведь Оливия была моей матерью, но я всячески подчеркивала наши с ней различия, придерживалась отдаленной дистанции. Смотрите все, я – врач, она – больная. Мы просто гуляем и ничего нас не связывает. И персонал уже давно перестал обращать внимание на меня, что с матерью, я всегда в халате.
Мы гуляем с ней по парку. Эта женщина уже давно не моя мать, но порой я забываюсь и могу назвать ее мамой. Шепотом и несмело. Но она не слышит. Она никогда не слышит, предпочитая оставаться у себя в голове. Она может рассказать про свою маленькую семилетнюю дочь, которая ходит на балет и уже такая красавица, что ее приглашают на фотосъемки. Она часто рассказывает мне обо мне, одно и то же. И чем дольше я это слушаю, тем больше понимаю, что она никогда не поймет, что семилетняя девочка больше не ходит на балет, а лечит наркоманов от зависимости, делая им больно и получая жестокое удовольствие от их боли.
- Сегодня ко мне приходил муж. Он недоумевает, почему я так долго нахожусь в санатории. Говорит, что соскучился и что моя девочка тоже соскучилась.
Папа мертв вот уже 5 лет. И он никогда не скучал по маме. Вернее он скучал постоянно с кем-нибудь другим. Но как бы мне не хотелось его обвинить во всем, что происходит с матерью, это не его вина. Чертов ублюдок просто был бабником.
- Я сказала ему, что скоро вернусь.
- Ты скоро вернешься и они это знают.
Почему-то врать ей было легко, хотя я никогда не признавала подпитку чужих иллюзий, предпочитая обрубить всякую надежду. Но с ней почему-то язык не поворачивался сказать ей правду. может потому что семилетняя девочка в ее голове никогда не могла сказать грубость своей матери. Может потому что я уже так давно хочу стать той семилетней девочкой.
Ее рука начинает дергаться и она резко разворачивается ко мне, испуганно глядя на меня.
- А вдруг что-то случиться. Вдруг моя девочка что-нибудь сломает во время урока балета.
Твоя девочка уже сломала ногу, мама, что положило конец ее занятиям. Боги, балет – самая бесполезная вещь в мире.
- Она не сломает. Пойдем, сядем.
Мама начинает нервничать и дергаться. Ее слова становятся очень обрывочными и неразборчивыми. Я успокаиваю ее как могу, усаживая на скамейку и кутая в плед, хотя на улице тепло, из-за климат контроля. Она нервно потирает руки, расчесывая какие-то невидимые раны. Я наблюдаю это три раза в неделю и уже много лет, но до сих пор испытываю ужас от этой картины. Поэтому привычно присаживаюсь перед ней на корточки и беру ее руки в свои.
- Все нормально. Она ничего не сломает. Ты же знаешь, какая она гибкая. Помнишь, она как-то села на шпагат и легла, пролезая в узкий проем под кроватью. Ты ей тогда сказала...
- ... что она - паучок.
- ... что она... да, паучок.
Серые глаза матери, которые когда-то были голубыми вдруг фокусируются на моем лице, будто она узнает меня. Но я знаю, что это всего лишь иллюзия. Мама навсегда застряла в том времени, когда была абсолютно счастлива в браке. Она улыбается слабой улыбкой, но я улыбаюсь в ответ. Ее руки заметно расслабляются, а плечи опускаются вниз.

Отредактировано Regina Lucia-Scaevola (2015-03-26 20:16:31)

Мама успокаивается и я убираю выбившуюся прядь когда-то прекрасных черных волос, а теперь мышиных, тонких, за ее ухо. Мама была очень красивой женщиной. Изящной, нежной, но строгой, когда необходимо. В ней не было той строгости и стойкости характеракоторые были в моем отце, от которого я взяла всю дрянь, которую только возможно. Будь я такой как мама, я бы наверно была сейчас в браке с каким-нибудь идиотом, завела кучу детей и припевала бы себе на вечерник тусовках или мамочковых посиделках. Но я – не она и никогда ею не была. Даже в детстве. Я могла нагрубить отцу, но не ей. Я могла посмотреть на своих сверстников как на гавно, на взрослых мужчин, которые обливали мое личико комплиментами, мечтая облить его чем-нибудь другим. Вокруг меня всегда было много грязи, это Капитолий. Но мама всегда оставалась чистой, теплой, нежной, немного глупенькой и наивной, раз вышла за отца. Но что поделать, она его слишком любила. Он был чертовски красив, и пользовался этим до конца своих дней. Думаю, он женился на ней из-за денег, из-за ее красоты и генофонда. У таких прекрасных родителей должен был получиться прекрасный ребенок. Папа хотел сына, родилась я. Больше мама рожать не смогла. А отец начал ходить на сторону, откупаясь от меня игрушками и драгоценностями. А мама окружала заботой, хотя и сама была как ребенок. Но вместе с этой детской улыбкой в ней было столько материнского тепла, что и не понимаешь, как все это умещалось в одном человеке.
И я смотрю на нее теми же глазами, что и всегда смотрела, с ноткой восхищения, которая сейчас подергивается тонкой пленкой грусти. Мамочка, ну почему ты меня не узнаешь?
Я резко оборачиваюсь на знакомый хриплый голос и на секунду мне становится страшно. Я и не думала, что Сцевола подойдет, я не думала, что у него хватит наглости! Мне не стыдно, что он застал меня в таком положении, но я чертовски боюсь, что он как-то навредит маме. Заденет ее, потому что хочет задеть меня. И вслед за испугом приходит злость. Я обращаюсь в хищницу, готовую защищать своего детеныша. А мама уже давно стала моим ребенком, как не парадоксально. Она, кстати вырывает свои руки из моих, как только меняется мое настроение, как только в поле зрения появляется Нерон и настраиваю свои иголки против него. Мама сжимает плед, заворачиваясь в него и прижимаю голову, желая наверно втянуть ее в тело, лишь бы не видеть происходящего. Это действие по хуже пощечины. Я теряю с ней контакт, который только что с таким трудом наладила. И во всем виноват он.
- Вышли на охоту, мистер Сцевола? Рада видеть вас в добром здравии. – ничерта я конечно не рада. Эта сволочь спецаильно подошла и ему лучш не лезть туда куда не следует своим носом. Так могу делать только я, потому я – его психотерапевт, а он мне – никто. И он не смеет лезть в мою личную жизнь. Не смеет трогать мою маму. Не ее, единственного о ком я забочусь. – А что, в вашем крыле закончились объекты для трепанации черепа или у вас срослись мышцы рук, что вы испытываете судьбу, подходя ко мне?
Я не сдерживаю гнева. Мама начинает мерно покачиваться на скамейке.
- Холодно, холодно. – шепчет она, глядя куда-то вперед в пол. – Холодно.
Я растираю ее плечи, но она только сильнее начинает качаться и уворачиваться.
- Здесь тепло. Ты в тепле.
Сцевола предлагает мне познакомить его с мамой. Оливией. Она – Оливия в первую очередь, а потом моя мать. Но видя его глаза, я понимаю, как разожглось в нем любопытство, как сильно он хочет докопаться до истины, почему я так любезна с этой дамой, ведь с ним я веду себя более жестко. И сейчас этот контраст как никогда виден, ведь укутывая мать в плед, я все еще смотрю на него гневным взглядом, лишь изредка сменяя его отчаянным взором, молящим мать успокоится.
- Идите куда шли, мистер Сцевола, вы пугаете мою пациентку. – мама начинает повышать голос, повторяя одно и тоже и поднимая взгляд на Сцеволу. Вот черт. Она обычно не выдерживает долгий зрительный контакт, а если и смотрит на кого-то то вот так, как сейчас, испуганно, отчаянно.
- Холодно!
- Если вы сейчас не уйдете, я уталю вашу острую необходимость поговорить. Призрак Сабины слишком сильно сдавил мозг и тело, не так ли? И вам странно видеть заботу о ком-то другом, ведь вам такое понятие не знакомо, ведь иначе, Сабина была бы еще жива. И вы бы умерли в один день через неделю, оба, от передоза. Счастливое завершение любовной линии, не так ли, мистер Сцевола?
Мне уже плевать насколько неэтичны и бесцеремнны, жестоки мои слова. Он довел меня, он ступил на очень тонкий лед, полагая, что не провалится. Может и не провалился бы, да только я намерена утащить на самое дно, где ему будет так холодно и темно, как не было даже после смерти его подружки. Своего дорого человека он уже потерял и я не позволю ему отбирать моего.

Чертов Сцевола, он так смотрит на нее, как будто знает всю правду о ней, но я знаю, что это невозможно. Вся правда, которую он сейчас знает, это то, что я защищаю Оливию, что я волнуюсь за нее, что оберегаю, что не подпущу его к ней, что я как никогда уязвима. И он этим пользуется. Сука. До мозга костей сука и тварина. Его тон и взгляд, его расслабленное положение тела, видимо, уже перестало ломать от лекарств. Все в нем меня доводит до такого психоза, что я готова наплевать на репутацию и зрителей и прямо сейчас разодрать ногтями его грудь, чтобы добраться до иссохшегося сердце, которое почему-то до сих пор бьется. Но видят боги, я исправлю эту оплошность, эту злую шутку природы. Он не выйдет отсюда просто так. Я сделаю все возможное, чтобы он прочувствовал на себе мою злость. Он ответит за то, что влез в мое дело, полез к матери. И кусочка живого не останется от Нерона Сцеволы, кроме его пронзительно голубых и холодных глаз, которыми я украшу свой рабочий стол в кабинете. Голубые глазенки будут прекрасно смотреться на черном дубе.
- Не смей. – я задыхаюсь от гнева, когда он обращается к матери так нагло и так по-хамски. Тварь. Мразь! Недоносок! – Не смей с ней разговаривать. – бросив беглый взгляд на санитаров Нерон быстро ретируется, но я слишком зла. И это впервые, когда я обращаюсь к нему на «ты». Это крайняя степень ненависти. – Не смей к ней больше подходить, тварь. Если я тебя еще хоть раз увижу рядом с ней, Сцевола, от тебя ничего не останется! Нечего будет хоронить, в отличие от твоей подружки!
Мама продолжает качаться на скамейке приговаривая: холодно, холодно. Я кидаюсь к ней, чтобы обнять, чтобы укутать, но она срывается с места, не глядя на меня и отворачиваясь. Все мои попытки успокоить ее – тщетны. Он все испортил, он сделал ей больно, он задел ее, задев меня. Мне плевать, что я отреагировала так громко. Я хочу от этой жизни всего двух вещей: чтобы мама успокоилась и чтобы Нерон Сцевола подох от передоза у меня на глазах.
К сожалению давать наркотики на территории клиники запрещено, но я вышла из положения иным путем. Поговорив с его лечащим врачом, я назначила самые ядерные лекарства, которые только можно было достать для наркоманов. Они вычищали остатки наркотиков, намертво вычищали и ощущения при этом были самые что ни на есть феерические. Дрянь пришлось заказывать отдельно, но Нерон должен был помучиться от них конкретно. Тошнота и головная боль были еще не самым страшным побочным эффектом лекарств, которые при пробных тестах у некоторых жертв вызывали расстройство желудка, постоянную рвоту, бессоницу и прочее в таком духе. Смертельных случаев не было, хотя где-то внутри меня теплела надежда, что в нашей клинике этот случай будет первым.
Зато никто не сможет обвинить меня в том, что я не хочу вылечить этого урода. Вон на какие методы пошла, только бы вычистить ненаглядного пациента от героина. Жаль времени до его выписки на неделю мало осталось. Не успеет прочувствовать это лекарство в полной мере. А я бы посадила его на капельки недели так на три. Может, реально бы сдох. Не передоз, конечно, как я мечтала, но тоже неплохо. Ничего, недельку дома отдохнет, а потом вернется и опять на капельки посадим.
Сцевола, конечно предпринимал попытки завести разговор о матери. Задавал вопросы, проявил живой интерес. А я все больше кипела внутри и руки порой тянулись к тяжелой статуэтке лебедя, отлитого из чистейшего серебра. Подаренная, между прочим, никем иным как Сцеволой-старшим. С цветами было покончено, как только он достал меня ими до такой степени, что пришлось позвонить и сказать на прямую. Но мужчина не растерялся, предложив сходить на ужин. Я, конечно, отказала, привязавшись к этикету и прочей шаблонной ерунде, которую использую, чтобы отвязаться от навязчивых поклонников. Но он убедил меня, что если я не пойду с ним на свидание, то цветов будет больше. Пришлось согласиться. Про цветы он наврал, но достал мои любимые лилии, которые теперь постоянно стояли у меня в кабинете. И признаться честно, мне нравилось. Рем был адекватным мужчиной, тем более было с кем сравнить. Смешной, обаятельный, легкий на подъем и отвлекающий от работы, от суеты, что было важно для меня. И мы начали встречаться.
На Нероне это конечно никак не отражалось. Я продолжала его избивать сеансами, в то время как миловалась с его братом. И Нерон об этом ничего не знал. И я надеялась, что так и будет еще долгое время.
4 марта.
Черт. Черт. Черт. Как не вовремя к нам иногда поступают экстренные пациенты. Чертов глав врач вызвал меня в другой корпус, чтобы я взглянула на новопоступившего и определилась со сроками начала терапии. Да с чем тут черт возьми определяться? Этот отброс уже просто мясо! Его не вылечить!
Поэтому я срываюсь из кабинет, едва меня отпускают и несусь на улицу, попутно выхватывая халат у Тулия, который поджидал меня на входе в парк. Я опаздываю. Я безбожно опаздываю к маме и понимаю, что она будет сильно нервничать. Шизофрения – тяжелая болезнь. Люди, больные шизофренией привыкли к определенному распорядку дня и если только что-то идет не так как они привыкли, то можно попрощаться с их миролюбием. Мама и так была на нервах после случая с Нероном, а теперь еще и я опаздываю.
Я бегу так быстро, как только позволяют каблуки, пряди волос выбиваются из хвоста и воздуха не хватает. Я ищу ее взглядом, обыскивая парк. Она всегда гуляет только в определенных зонах, сидит на определенных скамейках и именно по ним скользит мой взгляд. Но когда я вижу, что рядом с ней сидит этот мелкий уебок, от страха перехватывает дыхание. Ноги сами собой несут меня к скамейке и ей богу я готова голыми руками задушить Сцеволу прямо на этой скамейке, прямо у всех на глазах. Я убью его. Я его убью. Убью. Убью.
Когда я добегаю до их лавочки, до меня не сразу доходит, что мама смеется. Не сразу доходит, что в ее руках цветы с клумбы, что глаза ее сияют впервые за долгое время не говоря уже о таком звонком, пусть и немного нездоровом, психическом смехе. Я смотрю на нее, затаив дыхание и резко выдыхаю. Боги, как же я ее люблю, как же я по ней скучаю. Хоть кто-нибудь понимает это? Кто-нибудь знает, каково это иметь живую мать, которая никогда не вспомнит, что ты – ее дочь? Это подобно пытке каленым железом.
Я опускаюсь перед ней на корточки и достаю из халата чистый платок, вытирая с ее лица пыльцу. И Сцевола отходит как-то на второй план. Я ничего ему не говорю, только вот санитарам велю оставить его в покое.
- Мистер Сцевола заплатит из личного счета за порченную клумбу так же, как за чистку фонтана.
- Жаль, что это не лилии. Моя девочка любит лилии, как я. – мама прижимает букет к себе, показывая, что никому его не отдаст и то и дело глядя на Нерона. А внутри все сжимается от этой картины. Я бьюсь целыми днями, чтобы заставить ее хоть немного улыбнуться. А приходит это чмо и одним дурацким букетом заставляет ее смеяться.
Я пытаюсь увести маму, но она отказывается. И более того совершенно не принимает попытку Сцеволы оставить нас вдвоем. Она как капризное дитя, но мне ничего не остается, как смириться, садясь рядом с ней и возвращая упавший плед на плечи. Но я так ничего Сцеволе и не сказала. Нечего было говорить. И это уже многое говорило о моем отношении к его поступку. Смех матери для меня важнее его гадского поведения и оскорблений.
А на следующий день у нас был очередной сеанс. Он молча зашел, я молча отреагировала, хотя обычно мы с порога начинали кусать друг друга. Но сейчас я жду некоторое время, прежде чем заговорить, вместо этого черкая что-то в блокноте. Может показаться, что я пишу что-то очень важное, но на самом деле просто чиркаю закорючки, задумчиво.
- Как ваше самочувствие, мистер Сцевола. Я слышала, вам отменили лекарство из-за плохой реакции вашего организма?
Я верчу ручку в руках, глядя то в блокнот, то в окно. Чертово чувство благодарности не дает мне покоя, а главное не дает возможности продолжать те пытки, которые я устраивала этой ошибке природы.
- Сегодня наш последний сеанс перед вашим возвращением домой на неделю. – я поджимаю губы, качая головой, словно не зная, что сказать. Тишина в кабинете какая-то вакуумная. Даже не привычно что так тихо, когда Нерон на сеансе. – Первая неделя на свободе сама трудная. Тело еще помнит тот кайф от наркотиков и часто это становится причиной срыва. Вам очень нужно пережить эти 7 дней, если вы хотите вылечиться.– я снова молчу, пока с губ не срывается вопрос: - Зачем ты подарил ей цветы?

Это было странно, наблюдать за тем, как Сцевола спокоен, без намека на жестокость, ненависть, злобу. Я была абсолютно уверена, что он начнет издеваться над мамой, что посмеется над ее болезнью, над ее запутанными несмелыми словами. Потому что видит, какую боль мне это приносит. Но он отверг все, что было между нами лично, не перенося эту игру на мать. Что за извращенная форма благородства? Или он просто добр ко всем ущербным, видя в них себя? А может, потому что сам ущербен, потому и относится к таким как он спокойно, обычно, будто они такие же люди, как и другие. Потому что при том, что мама дергается и то и дело перебирает трясущими руками лепестки цветов, он все равно умудряется отмачивать пошлые комментарии, от которых я хочу вырвать ему язык. Но маме нравится, я вижу, это по ее лицу. Она уже давно не слышала комплиментов, давно не беседовала с мужчинами, кроме врача. Да и вообще она мало с кем разговаривала, кроме меня.
- Я бы хотела сходить к лилиям, раз они здесь есть. С моей девочкой. Она обрадуется. 
И Нерон не проявляет нетерпения или раздражения. Он упорно продолжает поддерживать разговор, слушая про мамину девочку и даже умудряется сказать, что она вся наверно пошла в мать, красотой и умом. Ах, если бы… Если бы только Сцевола знал, что отвешивает комплименты сейчас мне, он бы наверно пошел жевать траву, чтобы подавиться и умереть.
Но это странное ощущение гулять втроем по парку. С самым дорогим человеком и самым ненавистным пациентом. Мама ни за что не хотела отпускать Нерона, а я не могла пойти против нее. Мы со Сцеволой были по разные стороны от мамы. И в какой-то момент она взяла нас обоих под руки, не выпуская букет цветов и продолжила прогулку. Все куда-то катится. Все катится к ебеням.
Именно поэтому я сейчас не знаю, что сказать, именно поэтому у меня язык не поворачивается спрашивать про Сабину. Ее было так много за прошедшие две с половиной недели, что уже просто тошно. Да и с тем учетом, как повел себя Сцевола с мамой, я теперь понимаю, что многое, очень много он скрывает не потому что боится показать свою боль, а потому что изначально я выбрала неверный подход к его лечению. Я не хотела его лечить, и уж тем более вылечить. Но и сейчас я не начинаю заливать ему про то, как важно ему поправиться ради брата и прочего. Этот подход тоже будет неверен. Тем более лживым после всего, что между нами было.
Нерон правдив в своем рассказе. Мне нравится эта черта в нем. Всегда нравилась. Что он говорит то что думает. Это позволяло злиться на него сильнее, потому что он не был похож на лицемеров которыми полон Капитолий. Он пожалел ее. Больную, нервную, напуганную. Пожалел. Что он за человек такой и почему с больными он адекватнее многих, а с нормальными ведет себя как истинный гавнюк? Впрочем, шизофреники – самые честные люди, в отличие от наркоманов.
- Ее муж давно умер. А дочь навсегда останется девочкой-балериной в ее фантазиях. И неважно, насколько дочь повзрослела. Она больна уже очень давно и, можно сказать, она – моя первая пациентка. Моя причина стать психотерапевтом. Почему я о ней забочусь, мистер Сцевола? - я замолкаю на секунду, чтобы тщательно обдумать ответ на его вопрос. - По той же причине, по которой вы пытались откачать Сабину. - легкая усмешка трогает мои губы. - Не правда ли наши с вами действия похожи? Сколько бесполезно затраченных в них сил.
Я отвечаю без особой горечи. Сухие факты, которые вполне себе правдивы. Никакой конкретики, ничего интересного. Она просто шизофреничка, просто больная женщина, которая никому не нужна, кроме незнакомой женщины, которая когда-то была ее дочерью.
- Пойдемте, я хочу вам кое-что показать. Но если у вас есть острая необходимость помочиться, то сделайте жто сейчас, в уборной. По пути фонтанов не будет. – говорю я Сцеволе и на этот раз прослеживаю, чтобы он встал и поплелся за мной.
Мы идем к центральному входу больницы. И когда механические двери раздвигаются перед нами, Нерон может увидеть долгожданную дорогу на свободу, ступеньки, ведущие в большой мир, по которому он так соскучился, в который рвался так отчаянно с пеной у рта. Я спускаюсь по ступенькам и смотрю на пациента, взглядом предлагая спуститься и ему. В этом году Капитолий удивляет своей погодой и если в феврале было по-весеннему тепло, то в начале марта повалил снег. Мягкий, пушистый, тихий и такой нежный. Он оседал на коже, пронзая ее холодом, словно мелкой иголкой. У больницы было тихо, никаких машин, людей. Только подъездная площадка, которая сейчас была пуста. Снег поглотил весь возможный шум и зеленая листва изредка пробивалась сквозь белые покрывала.
- Тебе не обязательно хотеть вылечиться. На самом деле ни один наркоман за время моей практики этого не хотел. А те, что хотели – очень скоро начинали все заново. Любимые, родственники, деньги – любые мотивация со стороны – не помогают. – я собираю немного снега в ладонь и формирую снежок. На улице по свежему морозно, а на нас нет верхней одежды. – Все дело в тебе. Задай себе вопрос, достаточно ли ты силен, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть. Хочешь ли ты этого? – я бросаю в него снежок, так что тот мягкими хлопьями попадает Сцеволе за шиворот. – Хочешь ли ты взять свою жизнь в свои руки, вместо того, чтобы упускать ее и смотреть как чужая жизнь сыплется сквозь пальцы, словно песок?
Почему я говорю с ним на «ты»? Потому что мы не в клинике, потому что так до него лучше дойдет, потому так легче объяснить то, что я пытаюсь сказать.
- Люди уходят и от нас это не зависит. Балерины вырастают, мужья умирают, наркоманы выбирают свой путь сами и никто не может принудить тебя к лечению. Это, - я показываю на клинику, - иллюзия. Все зависит от тебя. Расскажи мне, Нерон, хоть немного расскажи, что ты чувствуешь. Потому что иначе ты не выберешься.
Пожалуй, это будет моя первая и последняя попытка до него достучаться таким образом. Потому что я не привыкла разговаривать с пациентами в таком тоне, не привыкла, что они проявляют участие к моей жизни, хотя и не подозревают об этом. Сцевола поинтересовался, кто такая Оливия и почему я о ней забочусь. Для того ли, чтобы использовать это против меня? Это была бы такая злая шутка. Но я обязана ему хотя бы за то, что он рассмешил маму, за то что обращался с ней, не просто как с человеком, но как с женщиной, чья история ему интересна. Я обязана ему. И наверно отчасти, мне хочется раскрыть в нем того Нерона, которого я видела рядом с матерью. И речи о его лечении уже не стоит. Я просто хочу еще раз увидеть того, кто заставил мою мамочку смеяться.

Отредактировано Regina Lucia-Scaevola (2015-03-28 02:16:35)

Трудно понять, шутил ли Сцевола по поводу заботы или нет. Безусловно, контекст при котором была брошена эта фраза, не оставляла вариантов, что это издевка. Но впрочем, и за его фразой и смехом крылся какой-то подтекст. Потому что однажды он уже говорил мне, что ему дорога моя забота и звучало это совсем не так. Сейчас он будто подразумевал не столько мою тревогу за его человеческие потребности, сколько заботу об Оливии, которую он наблюдал воочию у меня под носом, как бы сильно я не хотело скрыть это от его глаз.
А забота по отношению к нему… Нерон и сам знал, что нет никакой заботы. А если и будет, то странная, корявая, перемежающаяся с фонтанами, клумбой, наркотиками и прочей грязью, которую он успел здесь развести за всего месячный срок пребывания в клинике.
На улице он становится совсем другим. Мы оба, наверно, немножко меняемся. Потому что как-то все уходит на второй план, а перед глазами остается только ослепляющая белизна нетронутого снега, мои слова приглушаются падающими хлопьями и собственной интонацией, которая несет столько смысла, что и представить трудно, как я на такое способна. Просто внезапно захотелось ему объяснить, показать, что да, жить не просто, тем более теряя кого-то. Но все решаемо, стоит только присмотреться к себе. Эгоизм был в Сцеволе всегда, просто он никогда не обретал форму заботы о самом себе. От того и не умение заботиться о других.
Он опускается на бордюр и цепляется в голову, говоря первые откровенные слова, касающиеся только его жизни и ничьей больше. И почему-то мне становится спокойнее за него. Неужели я вообще переживала за этого идиота? И я подхожу к нему и несмело опускаю ладонь на его голову, чувствуя влажные от снега волосы.
- Это очень-очень много. – И это начало. Оно положено, а значит, у него есть все шансы вылечиться, выйти из клиники и не забуриться сразу же в какой-нибудь наркопритон и обдолбаться до потери пульса. У него есть шанс.
Но если мои движения плавные и нерешительные, то его порывистые и оборванные. Слова вылетают с какой-то нотой горечи, будто он спрашивает, но не ждет ответа, не верит, что он вернется домой и все может быть по-другому.
- Ему пришлось вызвать дюжину собак и спецов и хим лаборатории, чтобы со сканерами обыскать твою квартиру. – смеюсь я, отводя руку от его головы и скрывая ее в халате. Становится немного зябко, но впрочем, это меня не сильно беспокоит. – Но они вычистили все.
Он решает возвратиться обратно в кабинет. Он решает. Не я предлагаю или требую. Будто бы дитя, внезапно повзрослевшее на несколько лет. И мы больше не обсуждаем ни Сабину, ни его жизнь. Нерон отшучивается, но я понимаю, что он уже и так сделал за сегодня слишком много, чтобы вести этот разговор и далее. Но главное, что он сделал это для себя. Может быть, я не так уж и права, говоря, что он не умеет заботится о других? Потому что о позаботился вчера о маме. Неосознанно, неопытно. Но все же. А это говорит о том, что что-то в нем там глубоко есть. Просто нужно откапать, но уже другим способом.
- Я надеялась на это, Мистер Сцевола. Но только на то, что вы спустите штаны и вас повяжут, записывая в психиатрию.
После того, как мы возвращаемся в кабинет, я протягиваю ему визитку с номером.
- Если вам захочется о чем-то рассказать, поговорить или просто возникнет желание что-то написать, то вот мой номер. – я прослеживаю его удивленный взгляд и ухмылочку. Понимаю, что он сейчас ляпнет что-нибудь гадкое и спешу его опередить. – Нас к этому обязывают, мистер Сцевола. Ничего личного. Буду признательно если вы не будете названивать по ночам. Это рабочий телефон.
15 марта.
Нерона благополучно выпустили на неделю из клиники, а я получала подробное жизнеописание его жизни из слов его брата. Рем рассказывал о Нероне каждый день. Как будто мне было мало смс от самого Нерона. Но Рем так же быстро и перескакивал на другие темы. Мы начали проводить вечера чаще, дольше, ночуя друг у друга и понимая, что все крутится в определенном направлении. Мне нравилось с ним быть, он умел отвлекать и переводить беседу в другое русло. Он искренне переживал за брата, искренне хотел ему помочь, от чего иногда задавал мне вопросы, как ему вести себя с Нероном во время недели перерыва от клиники. Приходилось рассказывать. Но едва я серьезно погружалась в тему, как Сцевола тут же меня обрывал и переводил тему на романтику. Я вроде и чувствовала себя рядом с родственником пациента, но в то же время только рем умудрялся сделать так, чтобы я забыла о своей профессии и почувствовала себя женщиной. И секс с ним был неплох, очень даже.
В общем, я потихоньку понимала, что Рем может стать тем мужчиной, с которым я хочу провести остаток жизни или как там говорят эти сопливые девочки в период подросткового возраста. Нет, я не влюбилась как девчонка, но чувство комфорта, которое мне давал Рем было непередаваемо и ценно. Давно уже не было так спокойно на душе. И стабильно.
А однажды я проснулась в его постели от смс, пришедшей на телефон. Одна из моих «подружек» светских львиц поздравляла меня с тем, что я попала на первую страницу светской хроники. Я тут же подрываюсь и быстро проверяю новости в планшете.
- Черт. – шиплю я и пихаю Рема в плечо. Он недовольно бурчит и отмахивается от меня, но я настойчива. – Рем, черт, мы на первых страницах!
- Ну и что? Не переживай, даже если ты станешь так же популярна как я, что невозможно, это не помешает нам жить вместе.
Но мне не до шуток. Это действительно серьезная проблема, учитывая мою работу. В этот раз дело точно в этике. А еще и в другом человеке.
- Рем, Нерон знает?
Я вижу как Рем немного напрягается, но тут же снова опускает плечи на подушку. Он не поворачивается ко мне, продолжая болтать в подушку.
- Я скажу ему сегодня.
Черт! Я бью его со всей силы.
- Толку уже говорить?! Боги!
Я встаю с постели и одеваюсь. Сегодня не хочется его больше видеть. Это полный бред и репутация моя точно пострадает. Да, мы выходили на люди, да все знали, что мы вроде как встречаемся, но я не рассчитывала что сми примутся в итоге за нас, начиная копаться в моей жизни, в моих родителях, мать, погибшая 7 лет назад, ушедший вслед за нею отец. В моих пациентах, вылеченных и погибших. В моей работе, прошлой и нынешней. И конечно, отдельный абзац посвященный Нерону и чете Сцевола.
Меня это выбило из колеи и я несколько дней ходила до безобразия злая. Поэтому сегодня, спустя чуть меньше чем полторы недели, когда Нерон приходит на очередной сеанс после недельного отдыха, я стараюсь вести себя как можно более спокойно, непринужденно, профессионально. Но ручка нервно вертится в руках.
- Как прошла ваша первая неделя, мистер Сцевола? – спрашиваю я сухим будничным тоном, не отрывая взгляда от блокнота, но ничего в нем не записывая. – Чем вы себя занимали эти дни? Хобби, может, чтение книг, работа?

Его сообщения хранились на моем телефоне и конечно, я не могла их удалить. Во первых, по рабочим обязательствам, если вдруг с ним что-то случится. Возможно тогда я смогу показать всем его глупую физию на фотке, где он прикалывается притворяясь мертвым и таким образом докажу, что пациент уже давно страдал головой.
Эта смска пришла мне во время вечернего сеанса с одним из бывших пациентов. Ему приспичило срочно поговорить. Я сидела слушала его нытье, когда нас прервал звук приходящего сообщения.
- Продолжайте. – равнодушно отзываюсь я и заглядываю в телефон. Фотка грузится некоторое время, но стоит мне увидеть эту глупую морду, как я громко фыркаю. – Вот идиот.
Мой пациент, сидящий в кресле тут же оборачивается на меня, глядя испуганными глазами.
- Не вы. А вы продолжайте.
А пока нытик продолжает расходовать мои салфетки для слез, я строчу недвусмысленную смс с намеком, что он должен был окочуриться у меня в кабинете неделей раньше, а не лишать меня этого удовольствия.
Во вторых, я просто не могла удалить этот ворох сумасшествия и тупости, который заставлял меня смеяться, даже когда я этого не хотела. Нерон был несносен как дитя и я понимала, как ему дома одиноко. Рем говорил, что брат никуда не выходит, что огрызается, не хочет общаться. Это было естественно для Нерона. Это теперь я это понимала, хотя в речи Рема иногда сквозило удивление такому поведению. Он правда переживал, а я убеждала его, что все с Нероном будет нормально.
Этим утром я стояла у зеркала, укладывая волосы, когда Сцевола подошел со спины и обнял меня. Он рассказал о том, как коротко прошла их беседа о наших с Ремом отношениях. Нерон был недоволен и я могла его понять. Ему казалось, что за его спиной люди строят какие-то козни. Мы только начали ладить, терапия только пошла хорошо, но эти заголовки новостей все попортили и доверие, если оно вообще было ко мне, теперь было утрачено. Потому что я встречалась с его братом.
- Он поймет. – шепчет мне на ухо Рем и целует шею.
- Он наркоман, а не ребенок. Они живут своим миром. Зря мы вообще все это затеяли.
Но Рем категоричен, от даже отчитывает меня за такие слова и хватая за талию, утаскивает в постель. Хотя мне на работу и он это знает. Несносный человек, но это отвлекает меня от тяжелых мыслей.
Мой взгляд моментально обращается на Нерона, когда он выпускает эту фразу про отчеты от его брата. В словах явно слышится обвинение, и черт возьми, я чувствую себя виноватой, будто меня поймали на краже. Почему мне так неловко? В конце концов, мы взрослые люди и имеем право делать что захотим. Да, встречаться с братом пациента было неэтично. Но куда неприемлемее встречи с пациентом. Вот до такого если опустишься, то навсегда можешь распрощаться с карьерой психотерапевта.
Но я понимаю, что Нерон чувствует себя несколько преданным. Потому что мне можно было высказать что-то, будучи уверенным, что это никак не дойдет до его брата, я – сторонний человек, не связанный ни с кем. Но теперь этот вопрос стоит даже не ребром.
- Безусловно, ведь ночные отчеты вы присылаете мне сами. – огрызаюсь и не могу понять почему, потому что на душе совсем не это. И вообще я полагала, что наша грызня закончится, но если я попыталась завести непринужденный разговор, отстраненный, то Нерон бьет по всем целям, прохаживаясь по мне, Рему, себе и нашим жизням, вместе и отдельно.
Я выдыхаю, закрывая блокнот и глядя на Нерона. Надо просто успокоиться, потому что если мы опять начнет заново наши прежние ссоры, то ничего уже не получится, а я просто не могу так поступить с Ремом. Или на этот раз речь идет о Нероне?
- Ваш брат беспокоится о вас, мистер Сцевола. Но мы никогда не обсуждали вас в наших… личных беседах. То, что вы говорите здесь, останется в этом кабинете навсегда только между мной и вами. А то, что происходит между мной и вашим братом, останется между мной и им.
Мне не хочется обсуждать с Нероном мои отношения с Ремом. Это отвратительно и почему-то неприятно. Не так неприятно, когда лезут в твою жизнь, когда не хочешь делиться с человеком или просто не собираешься, потому что это не его дело. А так неприятно, когда кажется будто совершаешь ошибку и собеседник это видит, но вот ты так ослеп, что и не понимаешь происходящего вокруг.
- Если вы беспокоитесь, что брат будет меньше о вас заботиться… Мистер Сцевола, ваше недовольство естественно. Ревность по отношению к брату, потому что он остался последним вам дорогим человеком. Но уверяю вас, ничто никогда не заменит родственные связи. Рем вас очень любит, переживает за вас. – я сжимаю губы, отворачивая взгляд, потому что отчего-то перемена в его лице заставляет все внутри сжаться. Не в первый раз я замечаю, что орать на него и видеть холодные злобные глаза было проще, чем видеть обвинение в этом голубом взгляде.
- Я понимаю, о чем вы думаете. Но Рем не оставит вас, как Сабина. Смерть вашей подруги не означает, что вы остались один, что до вас никому нет дела, потому что вам на всех плевать. К сожалению, со смертью близких только нас кажется, что жизнь останавливается. Но люди вокруг продолжают жить, осознавать это больно и непонятно. Ваш брат хочешь семью. – говорю я осторожно и тихо. – Надеясь, что и вы хотите.
Я раскрываю блокнот обратно. Разговор на тему его брата окончен. Все его возможные страхи, которые могли быть, я попыталась развеять. Нерону выбирать, услышать их или нет. Давить тут бессмысленно, а поэтому я вновь вооружаюсь ручкой и вдыхаю, собираясь с мыслями и возвращаясь к терапии.
- Итак, мистер Сцевола. Чем вы занимались на прошлой неделе, помимо попыток убить себя фотокамерой телефона? – мой взгляд снова обращен на Сцеволу и в нем ни намека на то, что я в чем-то виновата. Мое личное – это мое и Нерон к этому никакого отношения не имеет. Наверно…

Все-таки отчего я чувствовала себя такой виноватой?
Людям наверно кажется, что психолог прекрасно разбирается в людях, а значит и в себе в силу своей профессии. Но это одна из тех жестоких шуток судьбы, когда ты думаешь, что твоя профессия, твое дело поможет и тебе, но в итоге погружаешься еще больше в пучину той грязи, которую наварил. И вот так сейчас я копаюсь в себе, сидя напротив Нерона и думая, почему человек, которого я пыталась загнобить, сломать и убить различными лекарствами, теперь вызывает во мне какие-то непонятные ощущения совершенной ошибки, непонимания ситуации, непонимания своих чувств.
Мне было определенно хорошо с Ремом, я чувствовала себя в безопасности. С Нероном все было как на вулкане, о перемирии раньше и речи не шло. И как только наладился небольшой прогресс в отношениях, все тут же летит к чертям. И почему? Почему я так переживала, что Нерон будет нервничать из-за меня и Рема, почему я не хотела чтобы он узнал?
Сцевола срывается. Так внезапно что я подскакиваю от его крика, а фраза «да что ты понимаешь» звучит как удар. Во мне просыпается гнев так же быстро как и затухает и на смену ему приходить такое острое чувство тревоги, что это волнение и быстрое, прерывистое дыхание Нерона передается и мне. Я наблюдаю за тем, как он ходит по кабинету, чуть ли не снося все на своем пути, и я до омертвения пальцем сжимаю ручку, которая впивается в ладонь.
Ему страшно, я вижу, и его страх передается и мне. Я слишком живо представляю себе картину, как он печется по комнате, чтобы хоть как-то отвлечься от мысли о дозе. Он для этого писал мне сообщения? Чтобы отвлечься? Потому что когда дело касается наших препирательств, у него из головы вылетают мысли о герыче? Как глубоко я залезла ему в голову, боги? Потому что если раньше я этого так сильно хотела, то сейчас меня это совсем не радует. И я не чувствую торжества от того, как он носится по комнате и выговаривает мне все подряд, как он вытолкнул брата, как думал, что не вернется.
А затем он совсем выбивает почву у меня из-под ног, хотя я и так сижу. Я замираю в кресле глядя на него и даже слегка раскрывая рот от удивления, распахивая глаза и долго глядя на Сцеволу. Он успевает заполировать эту речь шуткой, но прекрасно понимает, что самое главное я услышала. А услышал ли он? Потому что ощущение, что он порол все на одном дыхании. Сказать, лишь бы высказаться? 
Ему страшно, определенно. И как же страшно мне, потому что его слова про стол вызывают отклик. Внизу живота начинает ныть. А так быть не должно, я же встречаюсь с его братом. И черт возьми, что значит он боится моих отношений с Ремом потому что я тогда не смогу быть с ним? Это невозможно, это абсурд. Я никогда и не была с ним! Он понимает? Между нами никогда ничего не было! И почему я думаю о его словах именно в этом русле, а не сугубо профессиональном? Потому что все зашло слишком далеко. Я понимаю, что он одинок, я знаю, как некоторые пациенты иногда в своих психотерапевтах видят нечто более, чем просто врача. Но, боги, мы с Нероном никогда не были четко классифицированы как пациент и врач. Мы ненавидели друг друга, желали достать, утопить! Когда все успело так поменяться, что теперь он не желает отпускать меня от себя? Он понимает, что я никогда не была с ним? А понимаю ли я это? Потому что ощущение такое, как будто сейчас с этими словами, с моими мыслями, расстояние между нами становится невыносимо большим, хотя и сидим рядом. Вот он, стоит только руку протянуть и коснешься, возьмешь его руку, притянешь за шею и поцелуешь, почувствуешь вкус его губ, переберешься к нему на кресло, усаживаясь на него, прижимаясь телом, чтобы почувствовать ближе. И все это так естественно в моей голове, что кажется мы все это время в кабинете только этим и занимались. И не было ссор, скандалов, желания закопать в землю заживо.
Это меня и пугает. Его слишком много стало в моей голове.
И это меня беспокоит и злит. Когда я начинаю бояться, я тут же злюсь и ничто не остановит этого порыва. Он просто сам не знает, что говорит, он сам не понимает, что чувствует, он все перепутал. В нем говорит утрата и он просто хочет ее заполнить. И я здесь вовсе ни при чем. Это иллюзия, которая на секунду стала для меня почему-то притягательной.
- Ты полнейший идиот, Нерон. – шиплю я поднимая на него взгляд. – Твой брат – единственный, кто у тебя остался! А ты выталкиваешь его, рассказывая как тебя достала его опека, как тебя достал он. – я вызывающе закидываю одну ногу на другую и впериваю в пациента гневный взгляд. – Он заботится о тебе, Сцевола и тебе это нужно. Ни один психотерапевт не обеспечит тебе такое отношение, как семья. Ладно, сейчас я просто обязана отвечать на твои смски, выслушивать тебя и направлять на праведный путь. Но когда ты выйдешь и вылечишься, я буду всего лишь девушкой твоего брата и наши сеансы закончатся.
Я замолкаю, облизывая внезапно пересохшие губы. Хотя с чего бы, ведь на них увлажняющая алая помада. Взгляд скользит по окаменевшему лицу Нерона. Я не знаю, что делать, но выбираю из двух зол меньшее, и более знакомое.
- Ты вправе сам выбирать свой путь. Ты не сорвался, значит, у тебя на то была причина. Брат ли или попытки довести меня полуночными сообщениями о фонтанах, но ты выдержал. Имей совесть, не переводи ответственность за свои поступки на других.
С психу я встаю и кидаю блокнот на стол. Он падает на пол, но меня это не особо беспокоит. Там только записи по Нерону и еще парочке пациентов. Но сейчас такая обстановка в кабинете, что не до этики. Я делаю пару шагов в сторону, потом все-таки решаю поднять блокнот и только тогда вижу, что из него выпала фотография 15-летней давности, где я стою с мамой возле в балетном платьице, а мама держит в руках букет лилий. Папа тогда подарил ей, в этот день я выступала и сломала ногу.
Я кидаюсь в сторону блокнота, думая только о том, как поскорее спрятать эту фотографию от глаз пациента.

Черт бы тебя побрал Нерон Сцевола, как же сильно я тебя ненавижу! Одним богам известно, как сильно мне хочется вцепиться в тебя, как сильно хочется ударить, чтобы ты наконец понял, что чертово дело не в том какой хороший, добрый и идеальный у тебя брат, а в том, до какой истерики ты меня доводишь, до какого отчаяния, до каких крайностей. Как бесит, что ты – единственный из всех моих пациентов, которые когда-либо решались всунуть свой нос в мои дела, кто смог это сделать, заставив меня потерять контроль. Ты – единственный, кто смог заставить маму смеяться за столь долгое время, кого она брала за руку, кого она отчитывала за грубость и мат, но с такой доброй ноткой, словно журила собственного любимого сына. И ты стал единственным в чье излечение я и правда поверила. Поверила, что ты справишься, что сможешь пересилить, начать жизнь заново, найти кого-то, влюбиться и жить с ней до конца своих дней, понося ее на чем свет стоит, подкалывая и тут же притягивая к себе, чтобы загладить вину. Почему-то кажется, что ты делаешь именно так: бьешь словами, а потом стираешь удары поцелуями. А знаешь ли ты, что такое выдержит не каждая, а только та, что будет настолько глупа, что влюбится в тебя по уши?
Нет, дело не в том, что Рем был добрым и хорошим, в том, что создавал комфорт, а в том, что я никогда не задумывалась о Нероне, как о неудавшейся копии брата. Я всегда думала о нем, как об отельной персоне, отдельном человеке, самостоятельном взрослом и тупом. Потому что сознательно пустил жизнь по откос.
Сейчас он делает то же самое, когда говорит мне о новом враче.
Только вот понимаю я все происходящее не сразу. Потому что единственное, что занимает мою голову это фотография, которую Нерон быстро перехватывает и вглядывается в нее. Я слежу за его взглядом и понимают, что он догадался. Эта фотография должна была меня когда-то сдать. Проблема просто в том, что Нерон знал больше остальных и теперь у него не могло остаться сомнений, что все элементы сошлись в ясную картину. Оливия – моя мать. Я – ее лечащий врач. И я – та чертова девочка-балерина, про которую она постоянно рассказывает.
Я замираю на месте, не способная подойти и отобрать у него фотографию, когда он наконец произносит свою догадку вслух. Словно обухом по голове. Я не знаю, что сказать, а он и не ждет ответа на вопрос, потому что тут и так все понятно. Ком застревает в горле от страха, животного страха, который зарождается в сердце и перемещается в ноги, чтобы сбежать отсюда, от него, от его понимающего взгляда.
О чем он думает? О том, как жалко я выгляжу или как жалко выглядит моя мать, какие мы обе жалкие, одинокие, никому не нужные. Мне невдомек, что Рем накануне признался Нерону, что любит меня. Мне он такого еще не говорил. Но даже если бы и сказал, я не поняла бы что кому-то нужна, потому что никогда мне не нужен был никто, кроме мамы.
До этого самого момента.
Пока Нерон не произносит речь о новом враче.
Какая глупость! Ни один врач не захочет с ним работать! Потому что все знают его характер. И самое гавно в том, что если передать его другому, то он уже не выберется. Потому что никому больше не раскроется. Я вижу как тускнеет его взгляд, он превращается даже не в себя прежнего Нерона, который был мерзким, злобным бультерьером. Он становится безразличным. Он устает, отпускает и прощается.
Я не хочу его отпускать. Так сильно не хочу, что когда забираю фотографию из его рук, то совсем не касаюсь его руки, ведь и он протягивает фото так, чтобы мы не коснулись друг друга. И я моментально прижимаю фотографию к груди, скрывая изображенное на ней от Сцеволы. Я так не хочу его отпускать, что произношу тихое:
- Я поищу кого-нибудь.
Парадокс. И вместо того чтобы остановить его, я отпускаю. Именно потому что не хочу отпустить. Разве такое вообще возможно?
17 марта.
Рем говорит, что Нерон как-то слишком спокоен. Пытается выяснить у меня хорошо это или плохо. Но я ничего не отвечаю, потому что не знаю, что ответить. Да, Рем, это очень хреново. А знаешь, что еще хреновей? Что кажется твой брат мне небезразличен, и кажется это взаимно. Но я отвергла его и теперь скорее всего он наплевал на все и теперь, как только выйдет из клиники, то снова начнет колоться. Как тебе перспективка?
Мы с Нероном не видимся все это время. Нет ни сеансов, ни встреч в парке.
Сегодня я как раз встречаюсь с мамой. Сестра говорит мне, что последние несколько дней у нее хорошее настроение и она довольно разговорчива и активна. Это не может меня не радовать и я выдыхаю. Хоть что-то хорошее происходит в жизни. Мы гуляем с ней и между делом она рассказывает мне некоторые воспоминания. Стронно, но совершенно новые, о которых она прежде не упоминала. Даже такие, где я постарше. Но ее речь все равно сумбурна.
- Он подарил мне лилии. Много лилий. – она руками показывает обхват букета.
- Кто? Муж? – пытаюсь уточнить я, не понимая, о ком она.
- Нет. Мой любимый редко дарит мне цветы. Тот молодой человек, манеры которого оставляют желать лучшего. Я рассказала ему про мою девочку и он сказал… - но дальше я уже не слушаю.
Ноги не сбиваются с размеренного ритма спокойного шага, но вот сердце заходится в бешеной скачке, а в глаза темнеет. Воздух застревает где-то в груди. И злость, много злости. От непонимания, от обиды, от собственной растерянности. Что он творит? Какого черта он лезе в мою жизнь? Зачем лезет к матери?
- Когда он подарил тебе букет?
- Кто?
- Молодой человек.
- Какой букет?
- С лилиями.
Я пытаюсь выдержать спокойный тон, хотя вижу как мама начинает нервничать.
- Я не помню. Это было так давно, но они все еще стоят. Я не помню. Недавно. Не помню.
Оливия начинается заикаться и я тут же успокаиваю ее. Нет, нет, нельзя отрываться на ней. Поэтому по завершении нашей прогулки, я спрашиваю у сестры, когда был подарен букет лилий. Она говорит, что двумя днями ранее, на утренней прогулке. Значит, в тот день перед нашим последним сеансом. И хотя в этот момент он еще не мог думать о том, чтобы подгадить мне, но мне все равно это не нравится.
Он лезет мне в голову. Его и так слишком много, так зачем?
И я несусь в его корпус, задавая вопросы персоналу, где сейчас Нерон Сцевола и они отвечают, что он в своей палате. И я направляюсь прямо в его комнату, резко распахивая дверь и совершенно не слушая санитара, который пытается остановить меня, но я отвечаю, что разговор будет в сугубо деловой форме. Я хлопаю дверью так громко, как только возможно, сразу привлекая его внимание в себе. Во мне столько злости, что и представить сложно. А еще страха. Жгучего страха, что я слишком часто стала о нем думать.
- Зачем ты это сделал? – я подхожу к креслу в котором он сидит и листает журнал с равнодушным видом. Поднимаю ее за ворот рубашки и прижимаю к стене, глядя в его глаза. – Зачем ты это делаешь с ней? Она больна, она привыкает к хорошему, привыкает к тому, что ей нравится! Я так долго пыталась привести ее в покой, так долго, Нерон! И появляешься ты! Даришь ей цветы! Она помнит тебя, ты понимаешь что это значит? Что она привыкла! А что будет когда ты уйдешь? – я бьюсь в такой истерике, что не могу сдержать крика. – Она снова останется одна! У нее снова буду только я и никого больше! Или ты таким образом издеваешься надо мной? – я отхожу от него на шаг и зарываюсь руками в волосы, хватаясь за голову и постепенно сходя с ума. И мой запал постепенно пропадает, а голос нисходит до шепота. – Зачем ты со мной это делаешь? Это же всегда было только между нами… Зачем ты впутываешь ее?..

Нерон взрывается подобно мне, но тут же гаснет. Просто так, он сделал это просто так, потому что увидел ее тем утром, прогуливающуюся по парку. Что за внезапный порыв? Почему именно ей, почему именно лилии? Почему не какому-нибудь страдающему от завязки наркоману и какой-нибудь пакетик с порошочком, чтобы так же, просто так?
Почему я не могу его понять? Почему его действия так разнятся с тем что было раньше. Ну да, мы вроде как поладили и все должно было так и оставаться, на этом уровне, но вместо этого нас занесло куда-то, в какие-то дебри о которых я раньше и не подозревала. Из-за Рема? Произошло бы все это, если бы я с ним не встречалась? Потому что тогда бы два дня назад Нерон не начал бы с порога язвить про наши с его братом отношения, а я не стала бы оправдываться, не бросила бы блокнот, и фотография не выпала бы. Но все равно не сходится, потому что Сцевола подарил моей матери цветы еще до того, как узнал кто она.
Он подходит ко мне и берет меня за руки. Первую секунду я шарахаюсь от него как от огня, но не отхожу, не вырываю рук и только спустя минуту понимаю, что никогда мы еще вот так друг друга не касались. Кожа к коже. Никогда не стояли в такой опасной близости и никогда между нами не проскальзывало всего того, что сейчас сквозит будто ток, обхватывающий нас своими цепями, опутывающий, связывающий. Быть так близко к нему, видеть его глаза и чувствовать дыхание на своей коже так же невыносимо, как и желанно, приятно, правильно.
Но я упорно воздвигаю между нами стену из слов.
- Ты никогда ничего не делаешь просто так, Нерон. У всех твоих действий есть причина. Даже у твоего сволочного характера. – я смотрю на него, внезапно щурясь и высказывая свою догадку вслух. – А может ты и сам не знаешь причину?
Это странно, когда ты говоришь одно, а тело действует отдельно от разума, словно ты наблюдаешь за собой со стороны. Вот так и я сейчас, наблюдая, как моя рука поднимается вверх по его плечу. Он совсем похудел, впалые щеки, бледная кожа и только небесные глаза сияют сильнее самой яркой звезды. Мне кажется если я толкну его сейчас в стену, то он рассыпается в пыль, настолько слабым он стал.
- Ты хоть понимаешь, каково это? Когда родной тебе человек не узнает тебя? Когда он никогда не проявит поддержку, никогда даже по имени тебя не назовет? – боги, зачем я все это ему рассказываю? Как много во мне накопилось, что никогда не высказала бы другому, даже тому же Рему, но сейчас высказываю Нерону, тому самому, которого хотела повесить за яйца у всей клиники на виду. – Она- все что у меня осталось, понимаешь? У меня больше никого нет. - и почему-то мне не приходит в голову Рем и соответственно я не озвучиваю его имя, хотя наши отношения и зашли далеко. - Пожалуйста, не делай ей больно. Ей гораздо труднее, чем мне. - Ей труднее, потому что она так чутко воспринимает чужое настроение. Тяжело ли мне видеть ее каждый день и знать, что этот человек уже неикогда не станет моей матерью? - Ты не знаешь что такое одиночество, Нерон.
Взгляд падает на его губы, бледные, обкусанные, сухие, но почему-то такие желанные. Как будто только коснусь их, то наконец-то смогу вдохнуть полноценно, а без них воздуха в легких не хватает.
- И я не хочу, чтобы ты узнал.
Стена не помогает. Все равно тело инстинктивно тянется к нему и я сжимаю его ладонь одной рукой, приближаясь к его губам, удерживая его за плечо, будто если отпущу, то он растворится в воздухе и уже никогда не смогу почувствовать эту близость.
Если я его поцелую, то ничего же не случится? Так сильно он мне нужен сейчас, так сильно хочу чувствовать его тепло. Ничего ведь не случится?
Случится.
Все полетит к чертям. Моя работа, его лечение, мои отношения с Ремом и его отношения с братом. Мы, мы оба затянем друг друга и не выберемся. Все полетит к чертям, все мои труды и его, все старания удержаться на расстоянии, все пустые попытки удержать эту позицию «ничего личного». И ведь сами понимаем, какая это ложь. Что всегда было личное и теперь осознав это, он просит другого специалиста, я соглашаюсь. И все вроде бы чинно, благородно, но вот только теперь мы стоим так близко и почти целуемся. Почти.
- Ты должен помириться с Ремом. – произношу я внезапно серьезно. Это моя последняя попытка удержаться на плаву. Если я не могу воздвигнуть стену сама, то я отгорожу нас Ремом, потому что это единственная карта которая осталась у меня в рукаве. – Помирись с ним, Нерон. Потому что когда тебе понадобится поддержка, он будет единственным, кто будет рядом.
Я опираюсь рукой на его грудь и слегка отталкиваю его, но, впрочем, не отхожу. Еще немного, пожалуйста, еще немного можно я побуду в этом странном мире для двоих, который отгораживает меня от внешних проблем? Вот в чем я сейчас замечаю разницу между Нероном и его братом. Рем умел дать покой, безопасность, но всегда мы находились в реальности. А с Нероном, едва оказавшись в его руках, я почувствовала вакуум. Как будто мы под куполом, и нет больше ничего и никого, кроме нас. Ничего больше не имеет значения. Почему так? Почему я, никогда не желавшая сбегать от реальности, внезапно стремлюсь к человеку, которого ненавидела и который заставляет меня желать забыть обо всем, что у меня сейчас есть и просто отдаться ему с потрохами?

Боги, ну почему, чем дальше заходит наш разговор, тем больше я осознаю не то, как братья не похожи, но как именно Нерон не похож на Рема. Умом же всегда понимала, что они кардинально разные, что сравнивать их нельзя. Может поэтому и мои отношения с Ремом не переносились на Нерона. Но вот сейчас совершенно точно осознаю, что отношения с Нероном ой как скажутся на Реме. Хотя о каких отношения с Нероном я размышляю? Он – мой пациент, я – его психолог. Или уже нет? Потому что он отказался от меня, как от врача. Но все равно это ничего между нами не меняет.
Не меняет. Потому что как горели между нами эмоции так и горят, сжигая нас дотла. Раньше это была ненависть, а что теперь? В книжках это описывают как страсть, когда влечет тело. А когда влечет разум, будто покопавшись в его голове, я случайно и сама там осталась? Или это он остался в моем, когда заставил маму смеяться? Я ничего не понимаю. Но только его слова обжигают, потому что не нахожу на них ответа.
Кто будет рядом со мной, когда мамы не станет? Рем? Который даже понятия не имеет что у меня есть мать. Я не собиралась ему об этом рассказывать, потому что знаю, он не поймет. А даже если попытается, то никогда не сможет вести себя с Оливией, как тот же Нерон. И снова это сравнение, снова я понимаю, как Рем не похож на брата. А мне и не хочется чтобы был похож, потому что хочу только Нерона. Хочу, чтобы только Нерон был таким. Хочу его.
И получаю. Когда его губы касаются моих, так требовательно, так правильно, я не задумываюсь, как тут же отвечаю на его поцелуй, прижимаясь, обхватывая шею руками, не желая отпускать. Я получаю его всего с этим поцелуем и отдаюсь ему так же просто, без разговоров. И это самое восхитительно в мире чувство, когда наконец-то находишь то, что так долго искал. Рем был хорошим, с ним было уютно, тихо, спокойно. Но с Нероном я оживала, я жила и хотела, чтобы он мучился так же как я, чтобы он жил, чтобы жил со мной. Боги, это невероятные ощущения! Настолько же невероятные, насколько и пугающие.
Сколько продолжается этот поцелуй? Потому что я точно не знаю, время замерло в нашей собственной вселенной, мы одни и никого и ничего вокруг нет. Только мои руки скользят по его шее и плечам и его блуждают по спине. А где-то там на работе сидит Рем и выписывает чек на очередной букет лилий для меня. И это бьет по мне сильнее, чем слова Нерона.
Я не могу так поступить с Ремом. Потому что если он узнает о том, чем мы здесь с его братом занимаемся, то Нерон может его потерять. А семью терять нельзя.
Я резко отстраняюсь, обрывая поцелуй и чувствуя такую пустую незавершенность как никогда. Отхожу от Сцеволы на пару шагов назад и для верности делаю еще один шаг к двери. Мне надо держаться от него подальше, это все должно закончится. Пальцами касаюсь припухших от поцелуя губ, словно пытаясь сохранить еще его тепло, зацепиться, уберечь, но только этого ощущения уже не вернуть, потому что своими словами я разрушаю все, что между нами только что попыталось установиться.
- Ты… - шепчу я, на выдохе и пытаюсь угомонить разогнанное сердце, словно скоростная машина на трассе. – Ты все испортил. ТЫ все испортил!
Я отхожу к двери и на последок бросаю только:
- Не смей говорить Рему о моей матери. Он не должен знать то, что знаешь ты. И тем более не должен знать, что ты знаешь обо мне больше, чем он.
Не должен, потому что я все еще с ним и этот поцелуй не изменил хода вещей, не изменил нашего с Нероном положения дел. Он – пациент, я – психиатр. Я встречаюсь с его братом. Ничего не изменится. И я выбегаю из его палаты, стремясь по скорее спрятаться в своем кабинете и больше никогда не возвращаться к нему.
20 марта.
Проходит несколько дней, прежде чем прошу Тулия привести Нерона к себе в кабинет. Все это время мы не виделись и даже в парке, я старалась увидеть его прежде, чем он подойдет. Но он не подходил. Не знаю, возможно его вообще не было. И я разделялась между желанием увидеть его и напротив, забыть как он выглядит, забыть голос, глаза, губы, руки. Наверно поэтому я так отчаянно лазила по документам, только бы скорее решить этот личный вопрос между нами.
Октавий стоял у меня в кабинете и рассматривал пейзаж в окне.
- Может дашь какие-нибудь рекомендации? – спрашивает он, поворачиваясь ко мне.
Я листаю блокнот медленными движениями, отслеживая каждую строчку, написанную моей рукой и касающуюся Нерона. Куда делся весь этот запал? Куда делась злость и ненависть? И почему я уже не представляю как их вернуть. Возможно тогда бы всего этого не произошло. И тогда не пришлось бы звать Октавия.
- Держи его подальше от фонтанов. – равнодушно произношу я.
- В смысле?
Но я только отрицательно качаю головой, чтобы он не принимал мои слова всерьез. И в этот момент в кабинет входит Нерон. Я поднимаю взгляд и меня тут же торкает. Черт возьми, я так хочу подойти к нему, взять его лицо в ладони и поцеловать, сказать, что ничего он не испортил, что я все наврала, лишь бы защититься от того, что испытываю к нему. Но только ничего из этого я не делаю.
- Мистер Сцевола. Проходите. Выглядите просто прекрасно. – я не удерживаюсь от едкого комментария, просто потому что сказать хочется много другого, сокровенного, личного. Я сцепляю руки на груди и смотрю на него пустым невидящим взглядом. – Познакомьтесь. Это доктор Октавий Таурус. Ваш новый психотерапевт, как вы и просили. – говорю холодным голосом, будто это не я все запорола, будто этот поцелуй заставил меня отказаться от Нерона как от пациента. Хотя это не правда. Этика меня никогда не заботила, особенно когда дело касалось Нерона. Но вот все-таки после поцелуя я сбежала. Потому что если бы осталась, исправить уже ничего было бы нельзя. – Не обижайте его. Я вас оставлю.
Я собираю сумку и выхожу из кабинета, особо стараясь не задеть Нерона ни плечом, ни рукой, ни даже взглядом.
27 марта.
Рем уже перестал задавать мне вопросы, почему я отказалась от Нерона, ведь я отнекивалась на эту тему и совершенно не хотела с ним разговаривать о брате, прикрываясь этическим вопросом. Как удобно, этика – удобная отмазка, этика, которую я никогда не соблюдала. В конце концов, Рем перестал меня донимать, по видимо начав донимать Нерона, потому что из клиники Сцевола приезжал расстроенный и недовольный.
- Это специалист ему не помогает. Ты говорила он хороший. Но когда Нерон ходил на сеансы к тебе, он хотя бы разговаривал со мной.
- Процесс адаптации очень долгий, мой дорогой. Все пройдет. – говорила я ему, пока Рем обнимал меня и будто бы искал поддержки, которую я ему тут же оказывала, но весьма вяло.
- Почему ты перестала его лечить. С тобой ему было лучше.
- Нет. – закрываю я глаза, утягивая Сцеволу в постель, лишь бы отвлечь от этого разговора. – Со мной хуже было всем.
А сегодня я встречаюсь с мамой. Она подавлена. Молчит и практически на меня не смотрит. И я не знаю, как расшевелить ее, как достучаться и вызвать хотя бы на маленький разговор. Она будто меня не слышит, нашептывая сама себе старые истории, повторяя их по кругу, говоря, что скучает по своей девочке, которую уже давно не видела. Я зову Оливия, но она меня не слушает, падая на скамейку и сжимая руки так, будто в них чего-то не хватает. Озираясь по сторонам, будто потеряла кого-то. И я прекрасно понимаю, кого она ищет, потому что все чаще и за собой стала такое замечать.
Не видеть Нерона чуть ли не каждый день своей жизни – трудно, непривычно. А ей, больной шизофреничке, так тем более трудно. И она меня ломает. Ломает настолько, что я забываю обо всем, что произошло неделю назад и отправляюсь к Октавию, у которого на данный момент Сцевола находится. Я стучусь и захожу в кабинет.
- Октав, прости, но если ты не против мне нужно переговорить с мистером Сцеволой наедине.
Таурус хмурится. Он был в этом плане всегда довольно строг.
- Прости, Регина, но боюсь я не могу тебе этого позволить. Мистер Сцевола нуждается в моей поддержке в данную минуту и его нельзя отвлекать от нашего разговора.
Я бросаю сомнительный взгляд сначала на Октава, потом на Нерона. Как-то он не похож на того, кому необходима поддержка, особенно от такой напыщенной рохли как мой коллега.
- Октав…
- Нет, Регина.

Нерон сидит ко мне спиной и мне не видно его реакции на мой приход. Хотя он и пытается отпроситься у Октавия, что называется «в туалет», будто школьник на уроке.
Октавий всегда был снобом и педантом. Весь такой правильный, этичный до безобразия и серьезные, когда дело касалось работы. Где-то в душе он совершенно не одобрял мой подход к пациентам. Хотя почему в душе? Он откровенно высказывался против моей методики шокотерапии, предпочитая мусолить одно и то же пока пациент не захочет выговориться. Со стороны это напоминало старания погладить постельное белье задницей вместо утюга.
Впрочем, кажется, шокотерапию в итоге оказываю ему, потому что Нерон поднимается с кресла и обращается ко мне, предлагая пойти в мой кабинет. Ощущение, что сказать он хочет совсем не это и обращается даже не ко мне, а выеживается перед врачом. Что ж, Октав, прочувствуй и на себе силу наглости Нерона Сцеволы. А я с этим гадом маялась целый месяц, пока все не начало усложняться. Видят боги, Октав, как я тебе завидую!
Сцевола проходит мимо не глядя на меня, хотя я и бросаю на него мимолетный взгляд, который в итоге задерживается на недвусмысленном жесте, адресованном Октаву. Я только легко ухмыляюсь, пытаясь спратать смешок и смотрю на ошарашенного и оскорбленного Тауруса. Он бросает на меня недовольный взгляд, а я только приподнимаю бровь и пожимаю плечами. А что он хотел?
Идти до моего кабинета недалеко, но все это время мы молчим. Закрывая дверь, я радуюсь, что сегодня у меня никаких пациентов. Тулию я отдала единственного, который был записан на сегодня, но вместо меня чужое нытье теперь выслушивает мой ученик. Ну что ж, ему пора начинать с самых низов, потому что отборные маньяки до герыча, мальчику пока не по зубам. Таких размерами бицепсов не напугать и плевать, что у Тулия один кулак как голова Нерона.
Кстати о нем. Он падает на кушетку, которая кажется наверно ему родной. Я тоже замечаю, что этот жест и мне стал привычен. Меня всегда раздражало как он расхлябано себя ведет.
- Знаешь, мне стоило больших трудов уговорить Октавия взять тебя под свое крыло. – я держу руки в карманах халата, глядя на Нерона с недовольной ухмылкой. – Твоя репутация облажавшегося укротителя мочевого пузыря дошла до самого Двенадцатого.
Я прохаживаюсь до стола и пару секунд задумчиво смотрю в окно, пока наконец не сажусь на край стола и перевожу взгляд на Нерона. Я начинаю кусать губу. Я нервничаю, потому что не знаю, как завести этот разговор. Странно, но мысли о матери затмили все воспоминания о том, что произошло между мной и Нероном неделю назад. Хотя и мелькает где-то на периферии мозга мысль, что с Ремом было не так. Не так страстно, не так желанно и горячо. И мне страшно представить, что было бы, если бы мы с Нероном зашли дальше. Если я после одного поцелуя стараюсь выхватить его взгляд, то что было бы после секса.
- Ты не стараешься. Ты снова закрылся, да?
Я отчитываю Сцеволу. Не то чтобы я верила, что Октавий хороший специалист и он поможет Нерону. Таурус для Сцеволы слишком узколоб. Но Нерон мог бы и сам понять, что ему станет легчен пройти через все, завершить лечение, если он сделает поблажку новому врачу.
- Тебе не обязательно рассказывать про самые плохие вещи, но ты мог бы сделать хотя бы что-нибудь, чтобы помочь себе, Нерон. Как быстро мысли вылетают из твоей головы?
Но я прячусь. Я сама прячусь за ненужными нотациями, которые не представляют интереса ни для Нерона, ни для меня. Я хочу, чтобы он вылечился, но боюсь, что в это клинике только я могу его подтолкнуть на что-то. Однако так же как я могу, так же я теперь связана по рукам и ногам. Между нами слишком много всего. Поэтому сейчас мы снова проводим черту, растягиваем расстояние, отгораживаясь предметами мебели. Потому что возможно, самое главное больше не касаться друг друга, не смотреть, не ловить эти взгляды в которых полно желания, тогда может мы и сможем сосуществовать, как брат и девушка брата, вокруг одного человека, который никогда не должен узнать, что на самом деле происходит.
Нерон переболеет. Он успокоится и поймет, что все дело было просто в глупом воздержании, в завязке, в желании обдолбаться и заменить дурь чем-нибудь другим, таким же ярким и осязаемым. Кто виноват, что под руку попалась я, неспособная держать удар, подставившаяся, раскрывшаяся, когда он встретил маму.
- Маме очень плохо, Нерон. – наконец выпаливаю я, совсем садясь на стол, словно рассказываю сказку кому-то очень близкому, родному, кого хорошо знаю. – Она не слышит меня, не разговаривает. Она закапалась в страхах прошлого. – я выдыхаю. А как много было этих страхов. Она опять вспоминала про мою чертову сломанную ногу, про измены папы, про его равнодушие и забывчивость. Это какой-то бред, но мне казалось, что она еще больше сжалась, похудела, посерела. А ведь все начало налаживаться. – Мне кажется, она скучает по тебе. Только ты мог заставить ее улыбаться, пройти больше обычного, вспомнить то, что она никогда не рассказывала. Я не знаю, что делать. Я не могу просить тебя, чтобы ты ее навестил. Мне казалось, что она не успела привыкнуть, что ее отпустит. Но время и расстояние ей не помогло.
Забавно почему мне кажется, что я говорю о себе. Ни время, ни расстояние, ни Рем. Ничего не помогло. И горькая грязная мысль лезет в голову, что наверно у меня не получится заменить одного брата другим. Как так получается, что пока я встречаюсь с одним братом, я бегаю от другого, но в итоге сама же прихожу к нему прося о помощи, к тому, кого хотела придушить собственными руками, кто показал, что всепоглощающая страсть от одного взгляда – это возможно.
- Как и мне. - все та же ухмылка и горькая интонация в словах. - Вот уж не думала, что в этом мы с ней похожи…