Now I know we said things,
Did things that we didn't mean
And we fall back into the same patterns, same routine,
But your temper is just as bad as mine is,
You're the same as me, but when it comes to love you're just as blinded
Baby, please come back, it wasn't you, baby, it was me
В тот момент, когда Регина подорвалась и бросилась к двери, внутри Нерона столкнулись вулкан и торнадо, страх и какое-то злое торжество собственной больной правоты. Страх, потому что вот сейчас она уйдет, и что дальше? Да, он мог не заговаривать с ней, когда она переступала порог его палаты. Да, он мог полить ее грязью, если был в настроении для этого... Он мог вообще не пожелать видеть ее и накануне запретить пускать к себе. Но и тогда, даже тогда он спрашивал у врачей, была ли она сегодня. И черт бы побрал Регину прямо сейчас, он, раздери его адские псы, ждал ее. Каждый гребаный день.
А почему торжество? Потому что не ушла. Потому что развернулась, чтобы выплюнуть остатки того, что имела сказать ему. Хотя, нет. Хочется думать, что он торжествует, потому что эта сука так привязана к нему, что не может разорвать эту связь, а на деле... А на деле где-то внутри внезапно замирает клокочущий ужас, что она действительно могла выйти за эту дверь и не вернуться. Ни завтра, ни послезавтра, никогда.
И Регина права. Тысячу раз права. И она нужна ему, чтобы говорить то, в чем он сам себе не может признаться, и говорить это именно так, как она умеет, чтобы он услышал. Хлестко, без страха. В одном ошибается. Чего-чего, а жалости, что он один и никому не нужен, у него не было никогда. А лучше бы была, наверное, потому что все, на что он был способен - вообще об этом не думать, и это во сто крат хуже. Равнодушие. К себе ли оно относится, к другим ли - вот что самое страшное. Ему было все равно, что он творил с Региной, заламывали ли руки или насиловал, не дотаскивая до кровати, унижал ли, гоняя по дому, обливая такими ругательствами, что у иных не хватило бы сил слушать. Все равно. Ему было все равно. На себя. На нее. И это было даже не падение вниз, а какое-то замирание в воздухе, остановка в одной точке, в петле времени, где все, что ни твори, все одинаково и ни к чему не ведет, так что и обязательств никаких и совести никакой.
Она бьет кулаком в стену, и Нерону кажется, будто он видит все в какой-то замедленной съемке. И вот он, кажется, встает, и идет к ней. Кажется, санитар дергается, но останавливается. Не видит опасности? Или она остановила? Чего Регина ждет от него? Удара? Толчка? А у него нет сил даже поднять руки! Нерон молча обнимает ее, и его объятия неожиданно крепкие, он почти что стискивает ее. Пальцы запутываются в ее волосах, как он сам - в своих мыслях.
У нет слез, в глазах едва ли есть по капле, но его трясет, словно в лихорадке или приступе паники. Желчь выплеснута без остатка, и все, что остается - пустота, которую медленно наполняют его страхи.
Да, это жалко и низко - обливать помоями, а затем скулеть как провинившийся пес и тыкаться в ладонь, чтобы только погладили и дали понять "Ну конечно все забыто!" Он знает, что не будет забыто, но тем не менее ждет, что не оттолкнут. И он медленно пускается на колени, а она остается стоять, чувствуя, как судорожно он цепляется за нее, замирая. Его точка опоры.
- Пожалуйста, не уходи.
Малодушно! Как же малодушно продолжать выжимать из Регины ее человеческое к нему, чего и быть то не должно! Чего он вообще не заслуживает! Но как это необходимо, чертовски необходимо, что, однажды почувствовав, обращаешься к этому источнику снова и снова! И не давая взамен ничего, кроме очередной пощечины.
- Я не хочу подохнуть.
Отредактировано Nero Scaevola (2015-01-07 23:51:26)